Book.

На самом деле, когда пьесу пишет не мужчина, а ты сама, – спасаем ли мы своим ожиданием? За всех не скажу, но иногда женщина ждет, чтобы не жить. Пока ты стоишь у крыльца, пока зажигаешь свечу в окне, кажется, что и время остановилось. Не взрослеешь, не меняешься, не стареешь. И жизнь вроде не зря, ведь ты на службе, под честное слово, данное по собственной воле, на посту, когда уже и вечер, и ночь, и снова утро, и лето прошло, и снег лег.

Я знаю, однажды я ждала больше пяти лет и все это время гордилась собой, как никогда прежде. Не то чтобы совсем монашествовала, но когда появлялся новый мужчина, я говорила, что мы, конечно, побудем вместе, но не всерьез, и как только вернется Он!.. Мне казалось, это мой способ любить, но, похоже, это был страх – вдруг опять близость, боль, я же не вынесу еще одну потерю. Мужчина тут совершенно ни при чем, по крайней мере он не виноват. «Жизнь моя песней стала с тех пор, как в первый раз отыскал тебя взор! То было божье благословенье!» И все тут. Бог тебя МНЕ послал, у меня миссия, а ты иди уже и под ногами не путайся. Я только надеюсь, что за те годы, прожитые без сердца, отвечу я, а не он, иначе уж совсем несправедливо.

А бывает ожидание любви, состояние «невесты», как я его называю. Сидит дева, ждет неизвестного Жениха, глаз от окна не отводит, попу от лавки не отрывает – вдруг прямо сейчас судьба мимо пройдет? Она и проходит – по другой улице.

И совсем пустое ожидание, как ложная щенность, когда вообще непонятно, чего ждешь-то. Вроде бы не посеяно, не посажено, а тело твое опутано, рассудок томится, душа закрыла глаза. Что-то будет. Некоторые называют это «предчувствием», а я – ленью, сном разума.

И бывает благое ожидание, время медлить, размышлять, таиться, вынашивать, время ждать.

Если каждый день выкапывать персиковую косточку из горшка, она никогда не прорастет. А иногда необходимо посидеть в засаде, чтобы поймать за хвост успех.

Я не знаю, как отличить пустое от наполненного, поэтому просто жду. Выхожу из дому раз в три дня, много сплю днем и почти не сплю ночью, не читаю, не пишу. Я жду.

* * *

Давным-давно у меня случилась такая любовь, которая хороша, когда тебе сорок пять, а ему двадцать пять. Мне до сих пор гораздо меньше, а мальчик почти ровесник, но жизнь в тот год была недобра ко мне, и я очень сильно устала. И вот заметила, что вместо психоделического секса, немного судорожной страсти и бесконечной нежности, которые казались смыслом наших отношений, я повадилась, приходя, немедленно засыпать поперек его широкой кровати. Буквально на двадцать минут, иногда только за этим и приезжала – забегу на полчасика (на другой конец города), посплю и уезжаю дальше по делам. Конечно, мы скоро расстались, потому что мальчики хотят всего-всего – и секса, и страсти, и нежности, и отношений, – а я, как больная собака (не кошечка даже), слишком часто занимала постель впустую.

Впрочем, это был продуктивный союз – энергия, порожденная постоянной внутренней истерикой, покидала меня и уходила к нему, к мужчине, и он, по натуре инертный, становился бодрым и деловитым, а я спокойной. Но, как оказалось, он тратил ее на поиски других женщин, не столь сонных, а мне разомкнутый цикл показался неэкономичным.

Я сейчас думаю, все очень правильно получилось, он не мог поступить иначе, потому что это было как греть руки у тепленького ядерного реактора, заряжать телефон от уснувшего Армагеддона – выгода временная и крайне опасная. Если ты герой, можешь попытаться укротить «стихию», если гений – перенастроить систему, а если просто человек, то лучше развернуться и бежать в укрытие, не дожидаясь, пока рванет.

Позже, когда удалось самостоятельно разминировать свои поля, я вспомнила о нем с благодарностью – не за секс-страсть-нежность, а именно за минуты, сложившиеся в несколько часов покоя, которые дали мне силы в критический момент не перепутать провода.

* * *

Недавно подумала, что в тридцать лет у женщины самая старая душа. Подростковая энергия растрачена, а детские комплексы никуда не делись. Юность прошла, а зрелость, с ее уверенностью и силой, так и не наступила: кажется, следом сразу старость. Из беспомощности перешагиваешь в беспомощность, только усталость добавляется. Уже знаешь, что все смертно – «я умру, ты умрешь, кошки умрут», – но еще не уверена в жизни вечной. Внешне почти не изменилась, но дух так истончился и ослаб, что сил ищешь только в страсти и ярости. Которые, понятное дело, ослабляют еще больше. И вот твоя душа лежит в серой пыли и не знает, прорастет ли она цветами или просто сгниет, – и это все вместо того, чтобы наслаждаться лучшим периодом своей телесной жизни.

Иногда какие-то внешние причины – болезни, несчастья или, напротив, хорошее дело – отвлекают от внутреннего кладбища, а вернувшись, женщина обнаруживает, что все как-то наладилось и силы взялись откуда-то, и дух не то чтобы крепок, но явно посвежел. Становится понятно, что жить будешь, но общее послевкусие все равно какое-то посмертное. Уже примерно знаешь, как оно будет... лет через пятьдесят...

* * *

В день рождения позвонила мама. Которая ничего не понимает – ни в жизни, ни в любви. Которая способна испортить мне настроение двумя-тремя словами. Которая неправильно обращается с папой. И вот она, такая, непонимающая и вредная, неожиданно сказала мне среди прочего: «Постарайся хоть немного украсить свою жизнь». Постарайся хоть немного украсить свою жизнь. Это, в общем, тянет на благословение. Я стараюсь, мама, спасибо.

* * *

У нее есть белая кошка по имени Мияки, поэтому Госпожа Му никогда не носит черное. В дни траура она надевает белое, а в остальное время предпочитает пестрые одежды. На ногах у нее деревянные башмаки на толстой подошве, поэтому иногда кажется, что она, покачиваясь, ведет невидимую марионетку. На пальцах железные перстни. Госпожа Му ювелир.

Ее последним любовником был великан из бродячего цирка – на арене он разгибал подковы и показывал себя. Они познакомились у кузнеца, к которому Госпожа Му заглянула по ремесленному делу, а великан пришел, чтобы купить новых подков. Три месяца они прожили вместе, но однажды утром Госпожа Му увидела, что внутренний дворик ее дома весь завален гнутым железом и Мияки выглядит несчастной. Поэтому она не слишком огорчилась, когда цирк перебрался в другой город. Для утешения сердца Госпожа Му выковала дюжину маленьких серебряных подков и переспала с жокеем.

В данный момент в стране Госпожи Му глубокая осень и ранний вечер, она сидит у окна и рисует птицу. Кошка умывается левой лапой, собираясь на прогулку.

* * *

Раньше я пыталась быть сухим цветком, легким и плоским, который мужчина может вложить в книгу и взять с собой в самолет, увезти из Азии в Европу, вытряхнуть на подушку гостиничного номера и там забыть. Но не получалось, у меня же груди и бедра, похожа на восьмерку, когда стою, и на бесконечность – лежа, ни одна книжка не закроется. Неудобная, как орех под простыней, и описывать меня нужно неудобными словами, такими, как нрав, гнев или грех, а хотелось бы других, приятных и плавных – доб-ро-та, кра-со-та, без-мя-теж-ность. И я предпочитаю теперь сухих и тонких мужчин, которых нетрудно вложить в книгу, и все чаще вспоминаю госпожу Стайнем: «Мы сами стали теми парнями, за которых в юности хотели выйти замуж». Люблю заниматься цветами, могла бы, пожалуй, взять кого-нибудь в самолет и точно понимаю сейчас, почему они – тогда – не брали.