Они подошли к тому месту, где тропинке сворачивала, огибая дерево магнолии. Его цветы, казалось, светились на фоне темных листьев, как упавшие с неба звезды. Неяркий волшебный свет луны отражался и от белого ствола, и от ветвей. В воздухе царила тишина, и только морской прибой нарушал ее.
— Вы сильно заинтересовали меня, Констанс, — тихо сказал Сидней.
От приступа страха Констанс задрожала.
— Чем же? — быстро и небрежно ответила она. — Я самая обыкновенная.
Дрейк помолчал, потом хрипло заговорил:
— Я не понимаю, почему меня сводит с ума то, как изгибаются в улыбке ваши губы. И почему звук вашего голоса кажется мне похожим на прикосновение меха к обнаженной коже. И почему ваши глаза подергиваются дымкой, когда вы произносите мое имя. Какие же тайны прячутся в глубине вашей души?
Он притянул Констанс к себе, его рот прижался к ее губам, а в ушах все еще звучали его слова, отнимая разум и силу воли. Она словно плыла в потоке чувственности.
Констанс, как сквозь сон, подумала, что ждала этого момента долгие годы. Она откинула голову назад, руки ее взлетели и обвили его шею, Нет, она ждала этого всю свою жизнь. Она рождена для него. Заниматься любовью с Фрэнком было весело и приятно, но Сидней зажег ее дикой и всепоглощающей страстью, с которой бороться бесполезно. Все ее ощущения обострились до предела, ее тело накопило такую силу желания, что ему был необходим взрыв.
Как мог этот мужчина привести ее в такое состояние? Что же будет дальше?
Испугавшись собственной страсти, Констанс отняла губы и попыталась высвободиться из его объятий. Она глубоко дышала, упираясь ладонями ему в грудь. Слегка отстранившись от него, она заглянула ему в лицо и увидела, что его терзают самые противоречивые чувства. С одной стороны, страсть и нежность, а с другой — тревога, жалость и смятение. Она ощущала биение его сердца и его горячее дыхание на своей щеке.
— Я не хочу этого, — выдохнула она, когда мучительное желание немного отпустило ее.
— Такого никто не хочет, — отозвался он. Его голос звучал чувственно и грубовато. — И все же, хотим мы того или нет, это существует. Что будем делать?
Он что, предлагает ей роман? Ее тело трепетало от желания, которое он возбудил в ней. Констанс ничего так не хотела сейчас, как отдаться этому безрассудному желанию.
Но ведь дело не только в ее теле. Сидней излучал опасность, чарующую сексуальную силу и магнетизм, которые завораживали ее.
Ему, видимо, удалось наконец справиться со своими чувствами, потому что его взгляд стал спокойным, он уже контролировал себя. Это разозлило и обидело Констанс. Она почти с ума сходила от желания, а он, минуту назад страстный и пылкий, уже был неприступен, как обычно. Это придало ей душевных сил. Она подавила желания своего тела и вполголоса ответила:
— Ничего. Я ничего не собираюсь делать. Я не ложусь в постель с теми, кого знаю всего пару дней.
— А как долго ты была знакома с Фрэнком Кларком, прежде чем легла с ним в постель?
Три месяца. Фрэнк джентльмен. А вот Сидней Дрейк, несмотря на его костюмы и фраки от лучших английских портных и аристократическую внешность, таковым не является. Ее первое впечатление о нем оказалось правильным. За его утонченными манерами скрывается опасный охотник, безжалостный и хладнокровный. Но вслух она сказала только:
— Вас это не касается.
— Но все же почему между вами все кончилось, Констанс? — спросил он. Она уклончиво ответила:
— Мы решили, что не сможем быть счастливы вместе.
Не будет же Констанс рассказывать сейчас с своем прошлом и о том, что Фрэнк, узнав обе всем, отказался от нее ради карьеры и собственного благополучия. И ты, Сидней, поступил бы точно так же.
— А зачем вам это знать? — спросила она, стараясь говорить как можно решительнее и тверже, чтобы в его памяти и следа не осталось от той женщины, которая дрожала в его объятиях, прижималась к его сильному телу и горела безумной страстью.
— Скажем, из любопытства. Вы любили его?
— Да, я любила его.
— Но недолго, — спокойно прибавил Сидней. Его глаза с прежним интересом вглядывались в ее лицо, словно она была каким-то неизвестным существом, которое ему предстояло препарировать.
Констанс сделала глубокий вдох, отстранилась и дрожащими руками пригладила волосы, ощутив, что несколько прядей на ее висках и затылке стали влажными.
— Ваши вопросы бестактны, — бросила она. — Мне пора идти.
Дрейк, видимо, понял, что зашел слишком далеко.
— Тогда пойдемте.
Они были почти у корпуса для персонала, когда из маленького сада, мимо которого вилась тропинка, послышались чьи-то всхлипывания.
— Кто-то плачет, — повернувшись на звук, сказала Констанс.
— Оставайтесь здесь.
— Но, кажется, это…
— Я сказал, оставайтесь здесь!
Констанс всего несколько секунд колебалась, а затем последовала за ним в проем между сплетенными ветвями азалий. В садике, в центре цветочной клумбы, стояла в лунном свете мраморная нимфа.
За самым дальним кустом азалии прятался ребенок, который плакал, закрыв лицо жуками.
— Господи! — воскликнула Констанс и бросилась к девочке. — Что ты здесь делаешь?
Сидней опустился рядом с ней на одно колено.
— Ну-ну, все не так плохо, — сказал он на удивление ласково. — У тебя все лицо распухло. Кто в этом виноват? Слезы или комары?
Агнес прорыдала:
— Я хочу к маме.
— Тогда пойдем найдем ее, — сказал Сидней.
— Но мне нельзя, — воскликнула девочка и зарыдала еще громче.
Эти безутешные рыдания разрывали Констанс сердце.
— Дорогая, послушай, мама, конечно, будет сердиться на тебя за то, что ты убежала, но она же любит тебя. Пойдем, я отведу тебя домой.
— Нет, я должна быть тут. — Последовали захлебывающиеся рыдания, и Констанс стала искать в сумочке носовой платок.
— Возьмите, — сказал Сидней и протянул ей свой.
Промокая маленькое, измученное личико девочки, Констанс проговорила, как она надеялась, материнским тоном:
— А теперь высморкайся. Тогда тебе сразу станет лучше.
Девочка послушно высморкалась, а потом охрипшим от слез голосом сказала:
— Я хочу к маме! Прямо сейчас!
— Я знаю, — сказала Констанс. — Но почему тогда ты не идешь?
Агнес сжала губы, чтобы не проговориться, а на ее личике ясно читались страх и нерешительность.
— Пойдем, Агнес, мы отведем тебя к маме, сказал Сидней.
— Нет! — крикнула она и снова расплакалась. — Мне нельзя… Мне нельзя…