- А потом поднимаются сюда и сидят здесь? Завёрнутые в эти простыни?
Скотт не отвечает. И она боится потерять то малое, что уже приобрела. Ей не требуется ничьих объяснений, чтобы понять, как легко это может произойти. Каждый нерв её тела об этом знает.
- Скотт, я думаю, ты хочешь вернуться. Я думаю, именно поэтому ты так отчаянно боролся весь декабрь. И я думаю, именно поэтому ты перенёс сюда этот жёлтый афган. Его трудно не заметить даже в таком сумраке.
Он смотрит на неё, словно видит в первый раз, потом улыбается одними губами.
— Ты всегда… спасаешь меня, Лизи, — говорит он.
— Я не знаю, о чём ты…
— Нашвилл. Я уходил… — С каждым словом в нём, похоже, прибавляется живости. И впервые она позволяет себе надеяться на лучшее. — Я затерялся в темноте, и ты меня нашла. Мне было жарко… так жарко… и ты дала мне льда. Ты помнишь?
Она помнит ту, другую, Лизу (Я пролила половину грёбаной «кокы», пока добралась сюда) и как дрожь Скотта прекратилась, когда кусочек льда попал на его окровавленный язык. Она помнит, как вода цвета «коки» капала с его бровей.
— Разумеется, помню. А теперь давай выбираться отсюда. Он качает головой, медленно, но решительно.
— Это слишком трудно. Ты иди, Лизи.
— Я что, должна уйти без тебя? — Она яростно моргает, только тут осознав, что уже плачет.
— Это несложно… сделай всё, как в тот раз, в Нью-Хэмпшире, — говорит он ровным голосом, но очень медленно, словно каждое слово обладает немалым весом, и он сознательно не хочет её понимать. Она в этом практически уверена. — Закрой глаза… сосредоточься на том месте, откуда пришла… визуализируй его… и ты туда вернёшься.
— Без тебя, — выкрикивает она, и под ними медленно, словно двигаясь под водой, мужчина в красной байковой рубашке поворачивается, чтобы посмотреть на них.
— Ш-ш-ш-ш, Лизи, — говорит Скотт, — здесь нужно вести себя тихо.
— А если я не хочу? Мы не в долбаной библиотеке, Скотт! В глубине Волшебного леса хохотуны заходятся смехом, словно никогда не слышали ничего более забавного, никакая игрушка из «Обурн новелти» не могла бы рассмешить их так, как рассмешили её слова. С пруда доносится громкий, резкий всплеск. Лизи поворачивается и видит, что дородный господин ушёл на… ну, куда-то ещё. Она решает, что ей глубоко наплевать, утащили его под воду или отправили в измерение Икс. Он прав, она всегда спасает его, её можно называть «американской кавалерией». И это нормально — выходя за Скотта, она знала, что каждодневное дерьмо ей придётся разгребать самой, но она вправе рассчитывать хотя бы на минимальную поддержку, не так ли?
Взгляд Скотта медленно возвращается к воде. Лизи вдруг понимает: если ночь окончательно вступит в свои права и луна начнёт гореть в пруду, как утопленная лампа, Скотта она потеряет навсегда. Осознание этого и пугает, и вызывает безумную ярость. Она вскакивает, сдёргивает афган доброго мамика. Он подарен её родственниками, в конце концов, и в случае развода она забрала бы его. Весь афган, целиком, даже если это и огорчило бы его. Особенно если бы огорчило.
Скотт смотрит на неё, на лице написано сонное изумление, отчего её злость только нарастает.
— Ладно, — резко отвечает она. Такой тон непривычен ей и не годится для этого места. Несколько человек оглядываются. Её громкий голос вызывает у них недовольство, возможно, раздражает их. — Хочешь оставаться здесь и есть лотос? Отлично. А я пойду обратно по тропе…
И впервые на лице Скотта она видит сильную эмоциональную реакцию. Она видит страх.
— Лизи, нет! — восклицает он. — Бумкни прямо отсюда. Тебе нет нужды возвращаться по тропе! Уже поздно, практически ночь!
— Ш-ш-ш-ш! — говорит кто-то.
Отлично. Она больше не станет нарушать тишину. Сворачивая афган, Лизи начинает спускаться. Когда до пляжа остаётся два ряда скамей, оборачивается. Отчасти она уверена, что Скотт следует за ней: это же Скотт, в конце концов. Каким бы странным ни было это место, он по-прежнему её муж, по-прежнему её возлюбленный. Идея развода приходила ей в голову, но, конечно же, это абсурд, на такое могут пойти другие люди, только не Лизи и Скотт. Он не позволит ей уйти одной. Однако, когда она оглядывается через плечо, он сидит на том же месте, в белой футболке с длинными рукавами и зелёных пижамных штанах, колени сжаты, пальцы рук переплетены, словно ему холодно даже здесь, в тропиках. Он не идёт следом, и впервые Лизи позволяет себе крамольную мысль: а если причина в том, что он неможет идти? Если так, то у неё есть лишь два варианта: остаться здесь с ним или вернуться домой без него.
Нет, есть и третий. Я могу пойти ва-банк. Обострить ситуацию до предела. Так что решать придётся тебе. Скотт. Если на тропе опасно, отрывай свою дохлую задницу от скамьи и останавливай меня.
Она хочет оглянуться, пересекая пляж, но знает, что поворот головы — проявление слабости. Хохотуны уже ближе, а это означает, что и другие твари, которые могут отираться около тропы, ведущей на Холм нежного сердца, тоже где-то неподалёку. Под деревьями теперь царит кромешная тьма, и Лизи понимает, что почувствует присутствие твари, поджидающей её, очень и очень скоро. «Она совсем близко, родная моя», — вот что сказал ей Скотт в тот день в Нашвилле, когда лежал на раскалённом асфальте, с пробитым лёгким, в шаге от смерти. И когда она попыталась уверить его, что не знает, о чём он толкует, он предложил ей не оскорблять его интеллект.
Или её собственный.
Не важно. Я разберусь с тем, что поджидает меня в лесу, когда (вели) возникнет такая необходимость. А сейчас я знаю только одно: Лизи, дочке папани Дебушера, предстоит выложиться по полной. Встретиться с той тварью, о которой и сам Скотт мог мало чего сказать. СОВИСА, любимая, и знаете что? Мне не терпится с ней схлестнуться.
Лизи поднимается по наклонному настилу, который ведёт к ступеням и дальше.
— Он меня позвал, — прошептала Лизи.
Одна из женщин, которые стояли у кромки воды, теперь вошла в неё по колено, устремив мечтательный взгляд к горизонту. Её спутница повернулась к Лизи, брови неодобрительно сошлись у переносицы. Поначалу Лизи не поняла, потом до неё дошло. Людям не нравилось, когда здесь кто-то говорил, и с этим ничего не изменилось. Она уже пришла к выводу, что в Мальчишечьей луне вообще мало что менялось.
Она кивнула, словно нахмурившаяся женщина потребовала объяснений.
— Мой муж позвал меня по имени, попытался остановить. Одному Богу известно, чего это ему стоило, но он позвал.