Он даже запаковал им ленч и бутылку красного вина за счёт заведения. И вот они, в толстых зимних штанах и куртках, с тёплыми наушниками, которые нашла им весёлая жена хозяина отеля (у Лизи куртка до смешного огромная, закрывает колени), позируют около деревенского отеля, предоставляющего ночлег и завтрак, в снегопад, похожий на спецэффекты Голливуда, в снегоступах, и улыбаются, как пара радостных олухов. Им одолжили и рюкзак, в который Скотт положил ленч и бутылку. Скотт и Лизи, отправляющиеся в поход к конфетному дереву, пусть тогда они этого и не знали. Отправляющиеся в поход по улице Воспоминаний. Только для Скотта Лэндона улица Воспоминаний — аллея-Выродков, и не приходится удивляться, что он предпочитает заглядывать туда как можно реже.

«И всё-таки, — думала Лизи, водя кончиками пальцев по этой фотографии, точно так же, как по фотографии их свадебного танца, — ты, должно быть, знал, что должен пойти туда хотя бы один раз перед тем, как я выйду за тебя замуж, нравится тебе это или нет. Ты считал себя обязанным кое-что мне рассказать, не так ли? Историю, которая обоснует твоё не подлежащее изменениям условие. Должно быть, ты не одну неделю выискивал подходящее место. И когда увидел это дерево, эту иву, так заваленную снегом, что под ветвями образовался грот, ты понял, что нашёл его, и не мог и дольше тянуть с рассказом. Как же ты, должно быть, тогда нервничал. Как боялся, что я, выслушав тебя, скажу, что всё-таки не выйду за тебя замуж».

Лизи думает, что тогда он сильно нервничал, всё так. Она могла вспомнить его молчание в автомобиле. Разве она ещё не решила, что он думает о чём-то своём? Да, потому что обычно Скотт был таким говорливым.

— Но к тому времени ты должен был достаточно хорошо меня знать… — начала она и замолчала. Разговор с самим собой хорош тем, что нет нужды заканчивать фразу. К октябрю 1979 года он, должно быть, знал её достаточно хорошо, чтобы верить: она останется. Чёрт, да когда она не указала ему на дверь, после того как он так искромсал руку, разбив стекло в теплице, он уже должен был поверить, что она готова к долгому путешествию. Но он нервничал из-за того, что придётся выставить напоказ все эти давние воспоминания, коснуться этих древних жизненных струн? Лизи догадалась, что нервничал — мягко сказано. Догадалась, что он был испуган до долбаной смерти.

Тем не менее Скотт взял её затянутую в перчатку руку в свою и указал на иву: «Давай поедим там, Лизи… давай пойдём под это…».

6

— Давай поедим под этой ивой, — говорит он, и Лизи более чем согласна с его предложением. Во-первых, она страшно проголодалась. Во-вторых, ноги, особенно икры, болят от непривычной нагрузки, связанной с особенностью передвижения в снегоступах: поднял ногу, повертел, тряхнул… А главное, она хочет отдохнуть от необходимости смотреть на этот бесконечно падающий снег. Прогулка, как и обещал хозяин отеля, получилась великолепной, это спокойствие, думает Лизи, она запомнит на всю жизнь, единственные звуки — их дыхание, скрип снега под снегоступами да бесконечная дробь, которую где-то вдалеке выбивает дятел. И всё же этот устойчивый поток (иначе, наверное, и не скажешь) гигантских снежинок уже начал её доставать. Снег такой густой, падает так быстро, что мешает сосредоточиться на чём-либо, она теряет ориентацию, у неё кружится голова. Ива стоит на краю поляны, её ветви со всё ещё зелёными листьями тянет к земле толстый слой белой глазури.

«Они называются вайя?» — гадает Лизи, думает, что спросит за ленчем у Скотта. Скотт-то наверняка знает. Но спросить так и не удаётся. Потому что появляются другие вопросы.

Скотт направляется к иве, Лизи — за ним, поднимая ноги, стряхивая снег со снегоступов, шагает по следам своего жениха. Добравшись до дерева, Скотт, как занавес, раздвигает покрытые снегом ветви с зелёной листвой и заглядывает внутрь. Его обтянутый синими джинсами зад приглашающе смотрит на неё, словно напрашивается на пинок.

— Лизи! — говорит Скотт. — Тут очень мило. Подожди, пока ты…

Она поднимает снегоступ «А» и прикладывает его к обтянутыми синими джинсами заду «Б». Жених «В» мгновенно исчезает в засыпанной снегом иве «Г» (в удивлении выругавшись). Это забавно, очень забавно, и Лизи начинает смеяться, стоя под падающим снегом. Она вся им покрыта, даже ресницы потяжелели от снега.

— Лизи? — доносится из-под белого зонтика.

— Да, Скотт?

— Ты меня видишь?

— Нет, — отвечает она.

— Тогда подойди поближе.

Она подходит по его следам, зная, что её ждёт, но когда его рука выстреливает сквозь снежно-зелёный занавес, а пальцы ухватывают её запястье, это всё равно сюрприз, и она вскрикивает, смеясь, потому что она не просто удивлена; она даже немного испугана. Он тащит её на себя, и холодная белизна накрывает её лицо, на мгновение ослепляет. Капюшон её куртки откинут, и снег попадает на шею, замораживает тёплую кожу. Лизи стягивает с ушей меховые наушники и слышит приглушённое «бламп»: за её спиной с дерева падают тяжёлые глыбы снега.

— Скотт! — ахает она, — Скотт, ты меня на… — и замолкает.

Он стоит перед ней на коленях, капюшон его куртки откинут назад, открывая гриву чёрных волос, почти таких же длинных, как у неё. Тёплые наушники висят на шее как настоящие. Рюкзак рядом с ним, прислонён к стволу дерева. Он смотрит на неё, улыбается, ждёт, когда она сообразит, что к чему. И Лизи соображает. Соображает быстро. «Любой сообразил бы», — думает она.

Ощущение такое, будто её пустили в сарай, где большая сестра Анда и её друзья играли в пиратов…

Но нет. Даже лучше, потому что здесь не пахнет старым деревом, отсыревшими журналами и заплесневелым мышиным помётом. Он словно привёл её в совершенно другой мир, затащил в магический круг, и всё пространство под белым куполом принадлежит только им. Диаметр основания этого пространства — десять футов. По центру — ствол ивы. У травы, растущей вокруг, по-прежнему цвет лета — зелёный.

— Ох, Скотт. — И у неё изо рта не вырывается пар. Тут тепло, осознаёт Лизи. Снег, плотным слоем лежащий на ветвях, служит теплоизоляцией. Она расстёгивает молнию куртки.

— Круто, правда? А теперь послушай, как здесь тихо.

Он замолкает. Молчит и она. Поначалу думает, что вообще нет никаких звуков, но это не так. Один есть. Она может слышать медленные, приглушённые удары. Это её сердце. Он протягивает руки, снимает с неё перчатки, берёт её руки в свои. Целует каждую ладошку точно посередине. Оба не говорят ни слова. Тишину нарушает Лизи: урчит её желудок. Скотт хохочет, усаживается спиной к стволу ивы.

— И мой тоже урчит, — признаётся он. — Я хотел вытащить тебя из этих лыжных штанов и трахнуть здесь, Лизи, тут достаточно тепло, но после такой прогулки я слишком голоден.