На какое-то время ей удаётся забыть о своих тревогах благодаря поездкам в гости и суете, связанной с покупкой рождественских подарков. Скотт — не любитель ходить по магазинам, даже когда покупателей в них немного и всё можно выбрать не торопясь, но в этот сезон он так и рвётся в бой. Каждый день сопровождает её, будь то торговый центр Обурна или магазины на Главной улице Касл-Рока. Его часто узнают, но он с улыбкой отказывается дать автограф людям, которые обращаются с такой просьбой в надежде получить нежданный подарок, говоря, что не может отстать от жены, ибо в противном случае не увидит её до Пасхи. Он, возможно, и потерял чувство юмора, но она ни разу не видит, чтобы он вышел из себя, даже если желающие получить автограф очень уж настойчивы, и на какое-то время он вроде бы становится привычным Скоттом, несмотря на пьянство, отменённое турне и медленное продвижение вперёд с новым романом.
Рождество само по себе счастливый день, сопровождаемый обменом подарками и энергичной дневной гимнастикой под одеялом. На рождественский обед они едут к Канти и Ричу, и за десертом Рич спрашивает Скотта, когда появится фильм по одному из его романов. «Вот где лежат большие деньги», — говорит Рич, будто не зная, что из четырёх фильмов, снятых по произведениям Скотта, три провалились. Только киноверсия «Голодных дьяволов» (Лизи этот фильм так и не посмотрела) принесла прибыль.
По пути домой чувство юмора Скотта возвращается, как большой старый бомбардировщик «В-1», и он так имитирует Рича, что Лизи смеётся до колик в животе. А по прибытии на Шугар-Топ-Хилл они сразу поднимаются наверх, чтобы второй раз «попрыгать» в кровати. Ещё не отдышавшись после скачки, Лизи ловит себя на мысли: если Скотт и болен, то, может, людям стоит от него заразиться этой болезнью, и мир определённо станет лучше.
В день рождественских подарков [88] она просыпается в два часа утра от желания отлить, и (опять приходится говорить о deja vu) его в постели нет. Но на этот раз он не ушёл. Она уже научилась определять разницу (даже не отдавая себе отчёта, каким образом), между тем, когда он просто встаёт раньше неё, и когда он, по её мнению, (ушёл) проделывает тот трюк, уходит в то странное место.
Она справляет малую нужду с закрытыми глазами, прислушиваясь к посвисту ветра за стенами дома. По звукам он холодный, этот ветер, но она не знает, что такое холод. Пока не знает. Пройдёт ещё пара недель, и она узнает. Пройдёт ещё пара недель, и она узнает всё.
Облегчившись, она смотрит в окно ванной. Оно выходит на амбар и кабинет Скотта на переделанном сеновале. Будь он там (иногда, если ему не спится ночью, туда он и уходит), она увидела бы свет, может, даже услышала бы радостную, карнавальную рок-н-ролльную музыку, очень, очень слабую. Но в эту ночь окна амбара темны, и единственная музыка, которую она слышит, — завывание ветра. Ей становится не по себе, в глубине сознания возникают мысли (инфаркт инсульт) слишком неприятные, чтобы рассматривать их всерьёз, однако достаточно настойчивые, потому что… учитывая, какой он… какой он в последнее время… полностью отмести их не удаётся. Поэтому, вместо того чтобы, не просыпаясь, возвратиться в спальню, она выходит через другую дверь ванной, которая ведёт в коридор второго этажа. Зовёт мужа по имени, ответа нет, но она видит золотую полосу света под закрытой дверью в дальнем конце коридора. И наконец различает доносящуюся из-за двери едва слышную музыку. Не рок-н-ролл, а кантри. Хэнк Уильямес. Старина Хэнк поёт «Ко-Лайгу».
— Скотт? — снова зовёт она, опять не получает ответа и идёт по коридору, отбрасывая волосы со лба, босые ноги шелестят по ковру, который позднее отправится на чердак. Идёт охваченная страхом, причину которого не может выразить словами, разве что страх этот как-то связан (ушёл) с уже канувшим в Лету или с тем, чему следовало туда кануть. «Сделано и забыто», — сказал бы папаша Дебушер; это одно из выражений, которые старый Дэнди выловил в пруду, том самом, к которому мы все спускаемся, чтобы утолить жажду, в который забрасываем свои сети.
— Скотт?
Она какие-то мгновения стоит перед спальней для гостей, и её охватывает ужасное предчувствие: он сидит мёртвый в кресле-качалке перед телевизором, погибший от собственной руки, и почему она не видела, что всё к этому шло, в последний месяц или около того симптомов хватало. Он продержался до Рождества, но теперь…
— Скотт?
Она поворачивает ручку, толкает дверь, и он сидит в кресле-качалке, как она и представляла себе, но очень даже живой, закутанный в любимый афган доброго мамика, в жёлтый. По телевизору (звук приглушён до минимума) показывают его любимый фильм: «Последний киносеанс». Его глаза не отрываются от экрана.
— Скотт? Ты в порядке?
Его глаза не двигаются, не моргают. Её охватывает ещё больший страх, в глубине сознания одно из странных слов Скотта (тупак) вдруг выскакивает как чёртик из шкатулки, и она загоняет его обратно в подсознание практически беззвучным (Пошло на хер!) проклятием. Она заходит в комнату и вновь произносит его имя. На этот раз он моргает (слава Богу), и поворачивает голову, чтобы посмотреть на неё, и улыбается. Это та самая скоттлэндоновская улыбка, в которую она влюбилась, увидев в самый первый раз. Особенно её умиляло, как при этой улыбке поднимались уголки его глаз.
— Эй, Лизи, — говорит он, — почему ты не спишь?
— Я могу задать тебе тот же самый вопрос, — отвечает она Оглядывается в поисках спиртного (банки пива, ополовиненной бутылки виски «Джим Бим») и не находит. Это хороший знак. — Уже поздно, или ты этого не знаешь? Поздно.
Долгая пауза, в течение которой он о чём-то напряжённо думает. Наконец говорит: «Меня разбудил ветер. Молотил ставней по стене дома, и я не смог заснуть».
Она уже собирается что-то сказать, но не произносит ни слова. Когда люди женаты долгое время (она полагает, величина срока, именуемого «долгое время», у каждой семейной пары своя; у них это порядка пятнадцати лет), между ними возникает телепатическая связь. И в этот самый момент телепатическая связь сообщает ей, что он ещё не закончил, хочет сказать что-то ещё. Вот она и молчит, ждёт, чтобы услышать, права ли она. Поначалу кажется, что да. Он открывает рот. И тут на дом обрушивается порыв ветра, и она слышит доносящееся из-за стен дребезжание, словно стук металлических зубов. Скотт поворачивается на этот звук… чуть улыбается… улыбка не из приятных… улыбка человека, который знает некий секрет… и закрывает рот. Вместо того чтобы сказать то, что собирался, вновь переводит взгляд на экран, где Джефф Бриджес [89] (очень молодой Джефф Бриджес) и его лучший друг едут в Мексику. Когда они вернутся, Сэм Лев будет мёртв.