Опять о том же? Джесси почувствовала прилив разочарования и усталости. На миг надежда вроде бы вернулась, но она оказалась пустой.
«Ты не понимаешь, – сказала Джесси. – Я уже прошла этот путь, мы с тобой его прошли… Да, совершенно ясно – то, что отец сделал со мной тогда, имеет отношение к происходящему теперь. Но здесь так много и другой боли… Когда же я смогу предстать перед Богом и он решит, что я достаточно выстрадала?» Ответа не было. Девочка в голубой рубашке ушла. Теперь только темнота плыла за закрытыми веками Джесси, как темнота в кинозале, когда фильм окончен, а свет еще не зажгли.
Джесси открыла глаза, чтобы еще раз посмотреть на комнату, в которой скоро умрет. Она перевела взгляд с двери в ванную на батик, потом на шкафчик и тело мужа, накрытое жужжащим кружевом жирных осенних мух.
«Все это пустое, Джесс. Вернись к затмению».
Ее глаза расширились от ужаса. Это был реальный голос – совершенно реальный голос, и шел он не из ванной или гостиной, и даже не из ее собственной головы, нет; казалось, он звучал из пространства!
– Чудо-Юдо?
Ее голос был теперь неотличим от скрипа двери. Джесси попыталась немного подняться, однако следующая страшная судорога перехватила ей грудь, и она снова откинулась на спинку кровати, ожидая, пока судорога пройдет.
– Чудо-Юдо, это ты? Милая, это ты? На миг ей почудилось, будто она что-то услышала, голос настаивал:
«Вернись к затмению, Джесси».
– Но там не найти ответа, – простонала она, – ничего там нет, кроме пустых ожиданий, разочарования, боли и…" – И? Что еще?
Старый Адам. Словосочетание естественно возникло в ее мозгу, может, со времени, когда она услышала его в церкви, сидя между отцом и матерью на скамье и поворачивая ногу, чтобы рассмотреть разноцветные солнечные блики, падающие сквозь витражи церковных окон на ее белые туфли. Два слова, которые почему-то засели в ее подсознании. Старый Адам – и все, и, наверное, ничего здесь больше нет. Отец, который без задних мыслей решил остаться вдвоем со своей милой дочкой, полагая, что им вместе будет интересно. Потом началось затмение, и она села к нему на колени в летнем платьице, слишком узком и слишком коротком – платье, которое он сам попросил ее надеть, – и что случилось, то случилось. Они оба этого не ожидали. Этот эпизод внушил им обоим смущение и стыд. В общем, не очень достойное поведение для пап, но…
Да. И теперь забыть об этом гораздо более уместно, чем снова вспоминать, что бы ни говорили на этот счет. Лучше оставить это там, в темноте, которая всегда сопровождает затмение. Ей надо еще многое вспомнить до того, как она сможет умереть в этой вонючей комнате с жужжащими мухами.
Она закрыла глаза, и тут же возник запах отцовского лосьона. Потом легкий запах его пота. Ощущение твердого под ягодицами. Вот она подвинулась, стараясь сесть на колене удобнее… Его рука легонько трогает ее грудь. Он начинает прерывисто дышать… Марвин Гэй по радио: «Нельзя так сильно любить, говорят мне друзья.., но я верю, да, я знаю, что именно так надо любить женщину…»
– Ты любишь меня, Чудо-Юдо?
– Да, конечно…
– Тогда ни о чем не думай. Я не сделаю тебе плохого.
Его пальцы двинулись по ее голой ноге, поднимая летнее платьице, поднимаясь к бедру. Я.., хочу…
– «Я хочу быть нежным с тобой», – прошептала Джесси, немного подвигаясь к спинке. Ее лицо было недвижимо, как маска. – Так он и сказал. Господи, так и сказал…
«Все знают это.., особенно вы, девочки.., как печальна любовь, а моя любовь печальна вдвойне…»
– Мне уже не хочется, папа… Я боюсь сжечь глаза!
– У тебя двадцать секунд. По меньшей мере. Так что не волнуйся. И не оглядывайся.
Потом она услышала гром.
Несмотря на предельное обезвоживание тела, одна слеза выкатилась и поползла по ее щеке.
– Я делаю то, что ты сказала, – произнесла она хриплым, скрипучим голосом, – я вспоминаю. Ты довольна?
«Да, – ответила Чудо-Юдо, и, хотя Джесси больше не видела ее, она чувствовала на себе ее нежный, любящий взгляд. – Но ты ушла далеко, вернись, вернись немного назад…» Она испытала огромное облегчение, когда поняла, что Чудо-Юдо хочет, чтобы она вспомнила о чем-то, что случилось чуть раньше…
«Но почему я должна вспоминать все это?» Ответ, как ей показалось, был очевиден. Не важно, хочешь ли ты съесть одну сардину или три, тебе все равно надо открыть банку. И надо вдохнуть этот ужасный запах рыбьего жира… Кроме того, эта старая история не убьет тебя… А вот наручники, которыми ты прикована к кровати, могут. И настало время прекратить стонать и метаться, пора приступить к делу. Что же имеет в виду Чудо-Юдо?
«Чуть раньше, чем он стал трогать тебя – трогать несколько иначе. Причина, почему вы были там вдвоем. Иди назад, к затмению».
Джесси зажмурила глаза и вернулась назад.
Чудо-Юдо? Все в порядке? – Да, но.., немного жутко, правда?
Теперь ей не надо смотреть в коробку с рефлектором, чтобы понять, что происходит. Кругом темнеет, как будто туча загораживает солнце. Но это не туча; небо ясно; облака лишь далеко на востоке.
– Да, – говорит, он, и когда она недоверчиво смотрит на него, то видит с облегчением, что он говорит серьезно. – Ты хочешь посидеть у меня на коленях, Джесс?
– А можно?
– Конечно!
И она так рада его близости, и теплу, и, запаху пота – запаху мглы, – а вокруг наступает мрак. Она рада еще и потому, что это действительно немного страшно – страшнее, чем она предполагала. Больше всего ее пугает, что исчезают их тени на полу веранды. Она никогда не видела, чтобы тени так незаметно исчезали, таяли. «Все в порядке», – думает она, и теснее прижимается ближе к нему. Она так рада снова быть Чудом-Юдом рядом с отцом, а не сегодняшней далеко не юной Джесси – угловатой.., со скрипучим голосом, – Могу я уже посмотреть сквозь дымчатое стекло, пап?
– Пока нет. – Его теплая, большая рука на ее ноге. Она кладет на нее свою ладонь, поворачивает к нему лицо и улыбается.
– Потрясающе, правда?
– Да, действительно потрясающе. Джесс. Даже сильнее потрясает, чем я предполагал…
Она опять ерзает, пытаясь сесть поудобнее, несмотря на твердый предмет под ней. Он шумно выдыхает воздух…
– Папочка, я тяжелая? Тебе неудобно?
– Нет. Ты чудесная.