— Все это истинная правда, — ответил Джимми. — Уверяю вас.
Отец Каллахэн поднялся и что-то достал из черной сумки Джимми — две усеченных бейсбольных биты с заостренными концами. Повертев одну в руках, он сказал:
— Всего минуточку, миссис Смит. Будет совсем не больно. Никто не засмеялся.
Каллахэн вернул колья обратно, подошел к окну и выглянул на Джойнтер-авеню.
— Все вы говорите очень убедительно, — произнес он. — И, полагаю, мне следует добавить мелкую деталь, которой вы не располагаете.
Священник опять повернулся к ним.
— В витрине мебельного магазина Барлоу и Стрейкера висит объявление. Оно гласит: «Закрыто до особого распоряжения». Сегодня утром, ровно в девять, я сам приходил туда обсудить голословные утверждения мистера Бэрка с этим вашим таинственным мистером Стрейкером. Магазин заперт — и с парадного, и с черного хода.
— Вы должны признать — это сходится с тем, что сказал Марк, — заметил Бен.
— Может быть. А может быть, это чистая случайность. Позвольте мне еще раз спросить: вы уверены, что без католической церкви не обойтись?
— Да, — ответил Бен. — Но, если придется, мы отправимся без вас. Если дойдет до того, что я останусь один — я пойду один.
— Нет нужды, — поднимаясь, отозвался отец Каллахэн. — Следуйте за мной к храму, джентльмены, и я выслушаю ваши исповеди.
9
Бен неуклюже опустился на колени в затхлой сумрачной исповедальне. Голова шла кругом, в ней царил полный разброд и один за другим мелькали сюрреалистические образы: вот Сьюзан в парке, вот миссис Глик отступает перед импровизированным крестом из шпателей и ее дергающийся рот зияет, как открытая рана, вот из ситроена на нетвердых ногах вылезает одетый как пугало Флойд Тиббитс и кидается на него, вот Марк Питри нагнулся к окошку машины Сьюзан. Бену в первый и последний раз пришло в голову: а не сон ли все это? — и его усталый рассудок с готовностью уцепился за такую возможность.
На глаза молодому человеку попалось что-то в углу исповедальни, и он с любопытством поднял предмет. Это оказалась пустая коробочка от мятных леденцов, возможно, выпавшая из кармана какого-нибудь маленького мальчика. Мазок неопровержимой реальности. Картонка под пальцами Бена была всамделишной и материальной. Кошмар происходил наяву.
Открылась маленькая раздвижная дверца. Бен посмотрел на нее, но увидеть за ней ничего не сумел. В окошке висела тяжелая шторка.
— Что мне делать? — спросил он шторку.
— Скажите: «Благослови, отче, ибо я грешил».
— Благослови, отче, ибо я грешил, — повторил Бен. Его голос прозвучал в замкнутом пространстве странно и тяжело.
— Теперь рассказывайте о своих грехах.
— Обо всех? — ужаснулся Бен.
Бен начал, напряженно размышляя и стараясь держать в уме Десять заповедей в качестве этакого сортирующего экрана. Но легче от того, что он рассказывал, не становилось. Чувства очищения не было вовсе — только неясное смущение, сопровождавшее раскрытие Беном незнакомцу недобрых тайн своего бытия. И все-таки он понимал, как такой обряд превращается в жгуче-захватывающую привычку, как процеженное спиртовое растирание для пьяницы-хроника или спрятанные за неплотно прилегающей доской в ванной похабные картинки для мальчишки-подростка. В исповеди было нечто средневековое, отвратительное, как в ритуальном акте рвоты. Бен обнаружил, что вспоминает сцену из бергмановской «Седьмой печати»: толпа оборванных кающихся грешников проходит по городу, пораженному черной чумой, и в кровь бичует себя березовыми прутьями. Такое самообнажение рождало в Бене ненависть (но солгать этот упрямец себе не позволил бы, хотя ложь могла получиться вполне убедительной), отчего цель этого дня становилась реальной в последнем смысле, и убедительной, и Бен буквально видел написанное на черном экране своего мозга слово «вампир» — не так, как пишут в фильмах ужасов, а маленькими аккуратными буковками, предназначенными для вырезания на дереве или выцарапывания на свитке. В тисках чуждого обряда молодой человек чувствовал себя беспомощным, оторванным от своей эпохи — исповедальня могла бы быть прямым пневмопроводом в те времена, когда вервольфы, инкубы и ведьмы были той частью внешней тьмы, с которой мирились, а церковь — лишь маяком света. Бен впервые в жизни ощутил медленный, вселяющий ужас пульс разбухающих столетий. В первый раз собственная жизнь представилась ему искоркой, тускло поблескивающей в конструкции, которая при внимательном рассмотрении могла свести с ума кого угодно. Мэтт не говорил им, что отец Каллахэн убежден, будто его церковь — Сила, но теперь-то Бен мог догадаться сам. Он чуял присутствие Силы в этой вонючей коробчонке. Сила вламывалась к нему, оставляя нагим и презренным, и Бен чувствовал это лучше всякого католика, привыкшего к исповеди с младых ногтей.
Когда Бен вышел наружу, его опахнул благодатный свежий воздух из открытых дверей. Он провел ладонью по шее, и, когда отнял руку, та оказалась мокрой.
Появился Каллахэн.
— Еще не все, — сказал он.
Бен без единого слова вернулся внутрь, но колен не преклонил. Каллахэн назначил ему епитимью — десять «Отче наш» и десять «Радуйся, Мария».
— А эту я не знаю, — сказал Бен.
— Я дам вам карточку с текстом молитвы, — ответил голос из-за шторки. — Сможете повторять про себя по дороге в Камберленд.
Бен помялся.
— Знаете, Мэтт был прав. Когда говорил, что это окажется труднее, чем мы думаем. Раньше, чем дело будет кончено, мы изойдем кровавым потом.
— Да? — откликнулся Каллахэн.
Вежливо? Или просто с сомнением? — Бен не мог решить. Он опустил глаза и увидел, что еще держит коробочку от мятных леденцов. Судорожно сжав пальцы, он превратил ее в нечто бесформенное.
10
Около часу дня они влезли в большой бьюик Джимми Коди и тронулись в путь. Все молчали. Отец Дональд Каллахэн ехал в полном облачении — сутане, стихаре и белоснежной столе с пурпурной каймой. Каждому он дал небольшой пузырек со святой водой из священной купели и каждого благословил крестным знамением. На коленях священник держал небольшую серебряную дарохранительницу с несколькими кусочками Святого причастия. Сначала они остановились в Камберленде у конторы Джимми. Оставив мотор работать вхолостую, доктор пошел к себе и вернулся в мешковатой спортивной куртке, которая скрывала массивный револьвер Маккаслина. В правой руке Джимми нес обычный молоток.
Бен, до некоторой степени увлеченный этим зрелищем, уголком глаза заметил, что Марк с Каллахэном тоже уперлись глазами в молоток. У того была вороненая стальная головка и дырчатая резиновая рукоятка.