Мэтт откинулся назад.
— Я говорю так не потому, что опасаюсь за свою жизнь. И не потому, что боюсь, как бы вы не погибли. Я боюсь за город. Неважно, что еще произойдет — кто-то должен уцелеть, чтобы завтра остановить Барлоу.
— Да. И, пока я не отомщу за Сьюзан, он меня не получит.
Воцарилось молчание, которое нарушил Джимми Коди.
— Вообще-то они могут удрать, — задумчиво проговорил он. — Думаю, Барлоу недооценил Каллахэна, а уж мальчонку он точно недооценил, ё-моё. Этот пацан…
— Будем надеяться, — отозвался Мэтт и закрыл глаза.
Они устроились и стали ждать.
20
Отец Дональд Каллахэн стоял у стены в просторной кухне Питри, держа высоко над головой крест своей матери, который заливал помещение призрачным лучезарным блеском. У противоположной стены, возле раковины, стоял Барлоу. Одной рукой он удерживал завернутые за спину руки Марка, другая охватывала шею мальчика. Между ними на полу в осколках стекла, ознаменовавших появление Барлоу, распростерлись Генри и Джун Питри.
Каллахэн был совершенно ошеломлен. Все случилось так быстро, что он еще не сумел осознать, что происходит. Только что они с Питри разумно (хоть и досадуя) обсуждали вопрос в ярком, не оставляющем места никаким глупостям свете кухонных ламп — и вот нырнули в безумие, которое с такой спокойной, понимающей твердостью отрицал отец Марка.
Разум священника пытался восстановить ход событий.
Питри вернулся и сказал, что телефон не работает. Несколькими секундами позже они остались без света. Джун Питри взвизгнула. Кто-то перевернул стул. Некоторое время все, спотыкаясь, бродили в новорожденной тьме, окликая друг дружку. Тут окно над мойкой разлетелось, осыпав стеклом кухонный стол и линолеум. Все это произошло на протяжении тридцати секунд Потом в кухню проскользнула какая-то тень, и Каллахэн стряхнул удерживавшие его чары. Священник вцепился в свисавший с шеи крест и, стоило ему коснуться распятия, как комната озарилась неземным, нездешним светом. Он увидел Марка, который старался оттащить мать к арке, ведущей в гостиную. Рядом с ними, повернув голову, стоял Генри Питри. Куда девалось былое спокойствие! От такого абсолютно противоречащего логике вторжения у Генри отвисла челюсть. Из-за спины Питри на них надвинулось белое ухмыляющееся лицо, подобное фрагменту картины Фрацетти. Оно раскололось, показав длинные острые клыки и красные прозрачные глаза, похожие на пылающие врата в ад. Барлоу раскинул руки (Каллахэн как раз успел увидеть, как длинны и чувствительны эти мертвенно-бледные музыкальные пальцы), а потом одной ухватил голову Генри Питри, другой — голову Джун и свел их вместе с тошнотворным скрежещущим треском. Питри рухнули на пол, как камни, и первая угроза Барлоу оказалась выполнена.
С высоким, плачущим криком Марк, не задумываясь, кинулся на вампира.
— Вот ты и попался! — добродушно прогудел глубокий сильный голос. Марк атаковал необдуманно — и был немедленно пленен.
Каллахэн двинулся вперед, держа крест над головой. Торжествующая усмешка Барлоу мигом преобразилась в зияющую пасть агонии. Он отпрянул к мойке, волоча мальчика перед собой. Под ногами хрустело битое стекло.
— Именем Господа… — начал Каллахэн.
При звуке имени Господня Барлоу издал громкий крик, словно получил удар хлыстом. Углы разинутого рта поехали книзу в уродливой гримасе, блеснули иглы клыков.
— Ближе не подходить! — предостерег он. — Ближе не подходить, шаман! Не то вздохнуть не успеешь, как я перегрызу мальчишке яремную вену!
Пока Барлоу говорил, верхняя губа ползла кверху, обнажая длинные острия клыков. Он умолк и с быстротой гадюки сделал головой хищное движение вперед и вниз, разойдясь с шеей Марка на какую-нибудь четверть дюйма.
Каллахэн остановился.
— Назад, — скомандовал Барлоу, опять ухмыляясь. — Ты — на своей половине, я — на своей, так?
Каллахэн медленно отступил, по-прежнему держа крест перед собой на уровне глаз, чтобы смотреть поверх перекладины. Тот ровно пульсировал светом, испуская вспышку за вспышкой, и его мощь стекала по руке священника так, что собравшиеся в пучок мышцы задрожали.
Они стояли лицом к лицу.
— Наконец-то вместе! — улыбаясь, сказал Барлоу.
Лицо у него было сильным, умным, красивым некой пронзительной за претной красотой. Тут свет упал по-другому, и черты Барлоу показались едва ли не женоподобными. Где Каллахэн видел подобное лицо? И в момент величайшего в своей жизни ужаса он вспомнил. Это было лицо мистера Флипа, его личного буки, существа, которое днем пряталось в шкафу и вылезало после того, как мать затворяла двери спальни. Зажигать ночник Каллахэну не разрешали (и мать, и отец считали, что лучший способ победить детские страхи — это взглянуть им в лицо, а не потакать им), так что каждую ночь, когда дверь с ехидным скрипом закрывалась, а шаги матери удалялись по коридору, дверца шкафа едва заметно отъезжала в сторону, и Каллахэн чувствовал (или взаправду видел?) тонкое белое лицо и горящие глаза мистера Флипа. Теперь же тот снова явился из шкафа и пристально смотрел поверх плеча Марка: клоунски-белое лицо, горящие глаза и красные чувственные губы.
— Дальше что? — чужим голосом спросил Каллахэн. Он не сводил глаз с пальцев Барлоу — длинных, чувствительных пальцев, лежащих на горле мальчика. На них виднелись мелкие синие пятнышки.
— Там будет видно. Что дашь за этого жалкого негодяя? — Барлоу вдруг высоко поддернул завернутые за спину запястья Марка, явно рассчитывая подчеркнуть вопрос воплем, но Марк не поддался. Мальчик не издал ни звука, только со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
— Ты у меня заорешь! — прошептал Барлоу, кривя губы в гримасе животной ненависти. — Будешь орать, пока глотка не лопнет!
— Прекрати! — крикнул Каллахэн.
— А нужно? — Ненависть с лица Барлоу как ветром сдуло. Вернулась полная мрачного очарования улыбка. — Я должен дать мальчику передышку? Приберечь его до другой ночи?
— Да!
Барлоу тихонько проговорил, словно промурлыкал:
— Бросишь крест, чтобы встретиться со мной на равных, черное против белого? Твоя вера против моей?
— Да, — отозвался Каллахэн уже не так уверенно.
— Ну, так давай же! — Полные губы нетерпеливо поджались, высокий лоб заблестел в странном волшебном свете, заполнявшем комнату.
— Полагаясь на то, что ты его отпустишь? Да умнее было бы сунуть за пазуху гремучую змею, поверив, что она не укусит.