— Пограничная стража?
— Указом великого князя создан Пограничный приказ. Набрали первые четыре полусотни, служба их начнется с Турани, они и станут стеречь границу. На следующий год заставы по другому порубежью выставятся.
— Это что же, заставы у нас станут ставить?
— К чему лишние расходы? Есть пограничные крепости, вот у нас и поставят казармы, место, чай, найдется. Опять же на охрану заставы отвлекаться не надо, будут только границу блюсти.
— Выходит, кончились наши шастанья по лесам?
— Ишь, размечтался. По границе шастать более не будете, это так, да только за тракт мы по-прежнему в ответе, поэтому колесить по округе придется. Другое дело, что твоими стараниями в уезде пока ватаг лихих нет, поэтому достаточно простых патрулей, а с этим и посадские управятся.
— А ты, выходит, теперь думу думаешь, как быть с нами? Куда отослать, чтобы глаза не мозолили честным воинам?
— А ты не ершись. Никто тебе не виноват, что ты на большую дорогу подался.
— Так ведь не здесь, а у ворога застарелого.
— С коим у нас мир на вечные времена.
— В который раз?
— Еще малость — и договоришься.
— В пыточную отправишь?
— Хуже. Не отправлю в Звонград.
— А какая мне там радость? — искренне удивился Виктор. Он точно знал, что в граде, кроме проблем, его ожидать ничего не может. Если подьячий позабыл про обиду, то Волков готов съесть без соли собственные сапоги, причем ни разу не отмытыми.
— А ты и позабыл, о чем просил полкового воеводу после того, как с ватагой расправился?
Вообще-то нет, но тут такое дело: не хотелось бы покупать подворье Истомы по реальной цене, а с того времени только пара месяцев минула. Неужели воевода так быстро цену скинет? Впрочем, чего тянуть? Приличествующее время выдержал — и вперед, все равно известно, кому то подворье достанется.
— Так времени прошло всего ничего.
— Батюшка решил, что достаточно, так что послезавтра на торг выставит. Потом, там ведь не просто подворье, но и холопы в придачу, душ сорок вместе с детьми и стариками, всех накорми и содержи — накладно.
— А что же их отдельно не продали?
— Потому что они как одно проходят. Знаю, что холопы тебе ни к чему, но ничего — продашь.
Напоминать о том, что для казны содержать четыре десятка человек никак не может быть накладным, потому как Истома был весьма богатым купцом и вся его кубышка вместе с товаром перешла в эту самую казну, Виктор не стал. Да и смысла нет. Как ни крути, а теперь все это изъято и холопы содержатся за счет града. Ну раз уж так, то нужно собираться и валить.
— Людишек-то забирать?
— Забирай. Нечего им тут делать. Не то скоро уж в ножи со стрельцами друг дружку возьмете.
— Не было в том нашей вины, воевода. Ты же ведаешь, что они первые Тихоню тронули.
— Они говорят иное.
— Я Тихоне верю.
— А я — воинам.
— Тихоня никого пальцем не тронет первым, но и не попустит никому, а тот стрелец удумал калеку толкнуть, ну и огреб по зубам.
Паренек вообще оказался камнем преткновения. Поначалу воевода, как увидел Тихоню, тут же закусил удила, мол, только калеки не хватало на службе. Виктор мотивировал его присутствие тем, что парень не на службе, а просто будет присматривать за хозяйством десятка и заниматься его бытом, казне это не будет стоить ни полушки. Воевода пытался надавить на то, что простолюдину в воинском стане делать нечего, однако Виктор заметил, что в таком случае отряд будет вынужден выходить в разъезды не в полном составе, потому как имущество оставлять без пригляда не дело. Тяжко было, но уговорил.
Все бы ничего, если бы не одно происшествие. Пару дней назад один стрелец, много о себе думающий, толкнул и уронил паренька в пыль, мол, не мешайся под ногами, калека. Тот калека, недолго думая, поднялся и врезал стрельцу в морду. Хорошо так врезал, того с ног враз сшибло. Правда, и сам зашелся криком и повалился рядом, поскольку растревожил не столь уж застарелое увечье. Произошло это рядом с подворьем, занимаемым десятком, вот парни и подорвались за своего заступаться, услышав его крик. Стрельцы, видя такое дело, тоже подтянулись. Хорошо хоть мимо проходил воевода, пресек все на корню, не дав огню разгореться.
Насилу удалось отстоять Тихоню, коего едва под суд не отдали. Виктору пришлось идти к стрельцам с беседой. Помогло то, что сирых и убогих у славен всегда жалели и всячески привечали, стрельцу тому после беседы свои же чуть не накостыляли, а потом десятники пошли к сотенному челом бить за паренька. Обошлось, одним словом. Правда, Тихоня только сегодня сумел с трудом подняться с постели, но то на будущее наукой станет: нечего кулаками махать, коли немощен.
Парень в десятке приживался тяжко. Никак не могли ватажники в толк взять, с чего это атаман притащил его сюда, да еще и содержит, мало того — накупил ему одежонки справной, обул в крепкие сапоги и пару пистолей выдал, приказав Звану обучить Тихоню ими пользоваться. Но постепенно стали замечать, что паренек не брезгует никакой работой и отрабатывает хлеб по мере своих возможностей. Одежда стала регулярно стираться, жилье больше не напоминало хлев, а в котле всегда вовремя готова снедь. К тому же новый член команды оказался довольно рукастым и, если у кого что нуждалось в починке, сам брал сапог, кобуру, ремень или рубаху и чинил. Одним словом, очень быстро он стал своим, а своих в ватаге в обиду давать не принято. Окончательно Виктор осознал это только теперь, после происшествия со стрельцами. Получается, парни за это время успели по-настоящему сдружиться, и это не могло не радовать.
— Ох навязались на мою голову.
Нормально! Выходит, они ему еще и навязались. А кто за горло взял и вздохнуть не дал? Но о том уж говорилось, так что вполне может быть — и навязались. Ну уж не по своей воле, это точно.
— Сколько времени дашь, воевода?
— Как управишься, сами вернетесь. Знаю, лишнего не погуляете. Да гляди там, как весть какая, так отдельного гонца не жди.
— О том мог бы и не сказывать. Воевода, а как насчет того, чтобы в Гульдию сходить? Ну понюхать там, что к чему.
— На старое потянуло?
— Стал бы я в самую распутицу на большую дорогу идти. Что же я, совсем без князя в голове? Но тут какое дело. За распутицей снег выпадет, а там, глядишь, и погодка установится, Турань встанет под крепким льдом…
— Ох и хочется тебе, чтобы гульды войной пошли! Аж руки иззуделись.
— Крови хочется, не скрою, только не о том дума. Коли внезапно обрушатся, то опять деревеньки заполыхают.
— Вот по снегу в Гульдию и пойдете, а до этого Фрязию пошерстите. Добрые соседи — это хорошо, но приглядеть не помешает.
Им собраться — только подпоясаться. Не прошло и часа, как десяток, оседлав коней, выметнулся с подворья и умчался за ворота. Подумаешь, дождик моросит, он сейчас, почитай, и не прекращается: то хмарит, то льет, то вот так моросит; солнышко стыдливо появится на часок-другой — и тут же уходит за очередную тучу. Бабье лето уж позади, теперь на смену этим холодным дождям в одночасье снег придет, зима уже чувствуется во всем, воздух особенным зимним духом пропитался, словно уже ударил легкий морозец.