В нос ударил знакомый аромат наваристых щей. Как в этом месте умудрялись переплетаться самые разнообразные запахи, для Виктора оставалось загадкой. А главное, он не мог взять в толк, как в подобной забегаловке умудрялись готовить невероятно вкусные блюда! Но факт оставался фактом. Если тебя не отпугивал непрезентабельный вид заведения, то ты имел все шансы поесть по-настоящему вкусно и недорого. Блюда тут готовили простые, немудреные, но сытные.
Виктор по старой привычке бросил взгляд туда, где обычно сиживал, а потому стал свидетелем того, как трактирщик выпроваживает оттуда завсегдатая, которого Волков помнил еще по прежним временам. Не иначе как ждет какого-то важного для него человека, просто так он бы не стал никого двигать.
— Ты чего? — возмущался посетитель.
— Иди за другой стол, кому сказано, — сердито прикрикнул трактирщик. — Давай-давай, и не оглядывайся мне тут.
И, обмахнув стол полотенцем не первой свежести, позвал:
— Добролюб, проходи.
О как! Это его, что ли, так встречают? А как это его узнали-то, коли он и сам, глядя в зеркало, себя не опознает? Вот ведь однако. Виктор не стал отнекиваться, к тому же ему хотелось занять именно этот стол. Он опустился на скамью и непроизвольно бросил взгляд в зал, всматриваясь в девичьи фигуры подавальщиц. А потом что-то сильно кольнуло в груди, и он сразу сник. Не будет этого. Ничего уже не будет. Нет ее.
Молодая девка двигается семенящей походкой и несет в руках большой поднос, на котором тарелки со щами и кашей, щедро сдобренной мясом, а также запотевший кувшин с квасом. Все как всегда. Это хозяин заведения, едва увидев его в дверях, предупредил холопку, а сам пошел организовывать место, потому как только он и Голуба знали о вкусах Добролюба. Взглянув на девку, он увидел, что ее лицо тоже знакомо. Именем никогда не интересовался, но она и тогда здесь обслуживала клиентов, Виктор частенько наблюдал, как они с Голубой в уголке шушукались.
Подавальщица сноровисто расставила на столе снедь и удалилась. Трактирщик задержался на мгновение, но затем, кивнув своим мыслям, пожелал приятного аппетита и тоже пошел по своим делам. Время сейчас бойкое, скоро яблоку упасть негде будет, так что забот хватает. А кухня здесь ничуть не изменилась, по-прежнему все вкусно. Ненадолго Виктор позабыл о своих горестях. Был у него грешок: любил вкусно поесть. Наверное, оттого, что мамка, несмотря на малый достаток в семье, всегда хорошо готовила и могла устроить праздничный стол из простых продуктов «ежедневной потребительской корзины» — такое вот модное выраженьице появилось в России на рубеже двадцатого и двадцать первого веков.
С ужином было покончено, и Виктор лениво цедил вторую кружку кваса. К нему вновь подошел хозяин кружала:
— Как тебе, Добролюб?
— Спасибо, все как всегда.
— Вот и славно.
Хм. А вот такого отродясь за ним не водилось… Трактирщик без лишних слов устроился напротив и как-то потупился. А вот подошла и подружка Голубы. В руках она держала малый поднос, на нем стояла бутыль, в каких обычно хлебное вино хранят (считай, та же водка), да три чарки. Поставила все на стол и сама присела, когда хозяин кивнул.
— Ты не обессудь, Добролюб… да только разное сказывают. Мы вас с Голубой в последний раз по осени видели, когда вы в град за покупками приезжали. Ты это… если что, так гони нас, мы поймем.
— Да чего ты жмешься, как баба! Нормально сказывай давай. — Вроде и с толикой грубости постарался ответить, а у самого ком в горле стоит. И его состояние поймет любой, кто слышит его дрогнувший голос.
— Правда ли, что поженились вы и дите у вас было, а в войну ты всех потерял?
Спрашивает трактирщик, а сам понимает, что не нужно ему уж ничего слышать, потому что и так все яснее ясного. Ответ аршинными буквами написан мокрыми дорожками слез на почерневшем лице. Губы бывшего скомороха дрожали. А еще страшно становится от того зрелища, что собой представляет некогда красивое лицо. Зверь, как есть зверь, страдающий, злобный, кроткий и свирепый — не описать словами все то, что увидели присевшие напротив мужчина в годах и молодая девушка.
— Все правда. И женой она мне была, и матерью дитяти нашего. И смерть приняла лютую вместе с дочуркой и домочадцами.
— Царствие им небесное.
Когда только успел разлить водку по чаркам? Здесь так же, как и на Земле, горькой поминали усопших. Вот только выставлять чарку с краюхой черного хлеба не принято, как и проливать на землю или хлеб капли напитка — дань усопшим. Ну да не все должно быть одинаково, а по идее, так и вовсе удивительно, что столько общего между земным и этим миром. Выпили не чокаясь. Видать, душой этот торговец к своим девкам все же не как к мясу относится. Хотя и выгоды своей не теряет, но по-своему любит подопечных и заботится о них. Все говорит об этом, стоит только вспомнить богатый гардероб, который Голуба с собой отсюда унесла. Далеко не каждая вольная может себе позволить такие красивые наряды, какие носят его холопки. Да и сейчас: ведь с чистым сердцем подошел к Добролюбу. И девке позволил присесть, хоть и холопка она.
Виктор глянул в глаза девушке и тут же вскинулся, словно шерсть на загривке встала дыбом. А вот жалеть его не надо! Жалеть нужно тех, кого он еще повстречает и с кого цену спросит! А он спросит!!! Ясно почувствовав изменившееся настроение гостя, девушка тут же засуетилась. Сноровисто собрала посуду, оставив только кувшин с недопитым квасом и кружку, и мышкой скользнула в сторону. Вот только была — и уже нет. Но трактирщик остался.
— Не серчай, Добролюб. Голуба была моей холопкой, да только ни к кому из них я плохо не относился. И не безразлично мне, что с ними станется.
— Это ты меня прости. Злоба моя не к вам относится.
— Оно понятно. Тут недавно объявился кузнец Богдан, что был твоим обельным холопом. Сказывает, будто в съезжей получил от тебя грамоту и теперь он вольный.
— Объявился, стало быть?
— Объявился. Да только не тот ныне Богдан. От прежнего кузнеца ничегошеньки не осталось.
— А что такое?
— Пьет безбожно. Напьется — и валится под стол. Продерет глаза — и снова пьет. Смотрю на него и диву даюсь. Ведь помню еще по прежним временам: мастер — золотые руки. А теперь так опустился, даже воля ему не в радость. Сейчас на заднем дворе спит, но скоро уж проснется.
— Горе у человека. Он всю свою семью потерял.
— А у тебя радость?
— Я иное, — тяжко вздохнул Виктор. — Он свое горе в вине топит, а я в ярости.
— Слышал я, какую трепку ты гульдам задал. Они почитай сразу от стен Звонграда покатились обратно. Даже великого князя с войском дожидаться не стали. А тот, не заворачивая в град, сразу следом двинул. Наше ополчение и гарнизон тут же к нему присоединились. Народ бает, что ты в одиночку ту войну выиграл.
— Не знаю, что там молва мне приписывает… Сдается мне, слишком многое. Но сделанное — только начало. Если не пойду и дальше гульдов резать, то тоже, как Богдан, стану пить. А мне того не надо, потому как тогда я себя вконец потеряю.