— Предложил, — повторил я.
Джек кивнул, улыбаясь яркому флоридскому солнечному свету. Потрясающе юный, с зажатой под мышкой «Наукой похорон для чайников» в канареечно-жёлтой обложке.
— Хэдлок и Кеймен, они не могут допустить, чтобы что-то произошло с таким замечательным, только что открытым талантом. И, если на то пошло, я полностью с ними согласен.
— Джек, благодарности у меня полные штаны. Он рассмеялся.
— С вами не соскучишься, Эдгар.
— Из этого следует, что я тоже клёвый?
— Не то слово. Садитесь, и давайте проскочим мост, пока ещё есть такая возможность.
Так уж получилось, но мы прибыли в приёмную доктора Хэдлока на Бинева-роуд минута в минуту. Теорема Фримантла «Ожидание под дверьми» гласит: «фактическое время начала приёма равняется назначенному плюс тридцать минут», но на этот раз я был приятно удивлён. Секретарь-регистратор назвала мою фамилию уже в десять минут пятого и проводила в весёленький кабинет, где по левую руку я увидел плакат с сердцем, утопающем в жиру, а справа — с почерневшими лёгкими курильщика. Лишь таблица проверки зрения прямо по курсу не вызывала неприятных эмоций, хотя я мог разглядеть только шесть верхних строчек.
Вошла медсестра, сунула мне термометр под язык, посчитала пульс, надела на руку манжету тонометра, надула, посмотрела на результат. Когда я спросил медсестру, буду ли жить, она сухо улыбнулась и ответила: «Всё в норме». Потом взяла у меня кровь и отправила в туалет с пластиковым стаканчиком. Поминая Кеймена недобрыми словами, я расстегнул ширинку. Однорукий мужчина может сдать мочу на анализ, но вероятность малоприятного инцидента сильно увеличивается.
Когда я вернулся в смотровую, медсёстры уже не было, а на столе лежала папка с моей фамилией. Рядом — красная ручка. Культю пронзила резкая боль. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я взял ручку и сунул в карман брюк. В нагрудном кармане у меня была синяя ручка «Бик». Я достал её и положил на место красной.
«И что ты собираешься сказать, когда она вернётся? — спросил я себя. — Что прилетала Фея ручек и решила одну заменить другой?»
Но прежде чем я успел ответить на этот вопрос (и решить для себя, а с чего это я украл красную ручку?), вошёл доктор Хэдлок и протянул руку. Левую… то есть ту, которая в моём случае становилась правой. И я почувствовал, что теперь, после расставания с доктором Принсайпом, бородатым неврологом, он нравится мне гораздо больше. Лет шестидесяти, полноватый, с щёточкой седых усов и приятными манерами. Он велел мне раздеться до трусов, осмотрел правую ногу и бок, понажимал в нескольких местах, спрашивая о болевых ощущениях. Полюбопытствовал, принимаю ли я болеутоляющие, удивился, узнав, что я обхожусь аспирином.
— Я хочу осмотреть вашу культю, — продолжил он. — Не возражаете?
— Пожалуйста. Только осторожно.
— Не беспокойтесь.
Я сидел, положив левую руку на голое левое бедро, тогда как доктор Хэдлок одной рукой взялся за моё правое плечо, а пальцами второй обхватил культю. Седьмая строчка таблицы для проверки зрения гласила: «БОГСКОЗАЛ». Я задался вопросом, что же такое сказал Бог?
Откуда-то издалека я ощутил лёгкое сдавливание.
— Больно?
— Нет.
— Ладно. Вниз, пожалуйста, не смотрите, только прямо перед собой. Вы чувствуете мою руку?
— Не очень. Слабо. Нажатие, — отозвался я. Боль действительно отсутствовала. Почему бы и нет? Рука, которой больше не было, заполучила своё (ручка уже лежала в моём кармане) и снова уснула.
— А теперь, Эдгар? Можно мне называть вас Эдгаром?
— Хоть горшком назовите, только в печку не ставьте. То же самое. Нажатие. Лёгкое.
— Теперь можете посмотреть.
Я посмотрел. Одна рука доктора лежала на моём плече, но вторая была в стороне. Не касалась культи. — Ой!
— Ничего особенного. Фантомные ощущения — обычное дело. Я удивлён скоростью заживания. И отсутствием боли. Культю я сжимал достаточно сильно. Это хорошо. — Он вновь охватил рукой культю и поднял вверх.
— Так больно?
Я почувствовал едва заметную тянущую боль.
— Есть немного.
— Если бы не было, я бы встревожился. — Он отпустил культю. — Пожалуйста, смотрите опять перед собой, хорошо?
Я подчинился и увидел, что сверхважная седьмая строка на офтальмологической таблице — «БОТСНОЭАП». Простой набор букв, ничего особенного.
— Сколькими пальцами я прикасаюсь к вам, Эдгар?
— Не знаю. — Вроде бы он совсем ко мне не прикасался.
— Теперь?
— Не знаю.
— А теперь?
— Тремя. — Он почти добрался до ключицы. И у меня возникла мысль (может, и безумная, но не вызывающая сомнений), что я почувствовал бы его пальцы, прикасающиеся к культе, если бы рисовал, как заведённый. Почувствовал бы его пальцы и ниже. В воздухе. И, думаю, он тоже смог бы почувствовать мою руку… после чего этот добрый доктор, вне всякого сомнения, с криком выбежал бы вон.
Он продолжал осмотр — нога, голова. Послушал сердце, заглянул в глаза, сделал ещё много всего, принятого у врачей. Когда иссяк, велел мне одеться и пройти в конец коридора.
Там меня ждал уютный, изрядно захламлённый кабинет. Хэдлок сидел за столом, откинувшись на спинку стула. На одной стене висели фотографии. Как я догадался, жены, детей и внуков доктора, но не только. На некоторых он пожимал руку Джорджу Бушу-первому и Мори Повичу [142] (по мне, интеллектуально равным друг другу), а одна запечатлела его с бодрой и красивой Элизабет Истлейк. Они держали в руках теннисные ракетки. Корт я узнал. Их сфотографировали в «Эль Паласио».
— Полагаю, вам хочется вернуться на Дьюму и прилечь, разгрузить бедро? — спросил Хэдлок. — Уверен, к этому часу оно должно болеть, и готов спорить, оно жутко донимает вас в сырую погоду. Если вам нужен рецепт на перкоцет или вико-дин…
— Нет, мне хватает аспирина, — ответил я. Сумев отказаться от сильных обезболивающих, я не собирался к ним возвращаться, болело бедро или нет.
— Просто удивительно, что вы сумели восстановиться до такой степени. Думаю, мне нет нужды говорить, как вам повезло. Вы могли до конца жизни просидеть в инвалидном кресле и скорее всего дули бы в соломинку, чтобы привести его в движение.