Они бежали.
Большой мальчик гнался за ними. У него были ЖУБЫ!
Проснулся я на полу. Лишь одна нога, левая, лежала на кровати и крепко спала. Снаружи продолжали бушевать ветер и прибой. Внутри сердце било в рёбра почти с той же силой, что волны — о берег. Я видел, как Тесси уходила под воду — тонула, а эти мягкие и безжалостные руки сжимали её икры. Эта чёткая, дьявольская картина стояла перед моим мысленным взором.
Но не сон о маленьких девочках, убегающих от лягушкопо-добного чудовища, вызвал такое жуткое сердцебиение, не этот сон заставил меня проснуться на полу с натянутыми как струны нервами и с привкусом меди во рту. Я проснулся, как просыпаются от кошмара, осознавая, что забыто что-то важное: к примеру, не выключена плита, и теперь дом заполняется газом.
Я сдвинул с кровати ногу, она ударилась об пол и в неё словно вонзились тысячи иголок. Морщась, я принялся её растирать. Поначалу она ничем не отличалась от бревна, но онемение быстро уходило. А вот ощущение, что забыто что-то жизненно важное — нет.
Но что? Я надеялся, что наша экспедиция на южную оконечность Дьюмы, возможно, положит конец этой отвратительной истории, очистит этот мерзкий гнойник. Самым большим препятствием, в конце концов, была вера в себя, и если бы завтра под ярким флоридским солнцем мы бы выдержали, не сломались, то могли добиться своего. Возможно, увидели бы птиц, летящих лапками вверх, или нам попыталась бы преградить дорогу гигантская прыгающая лягушка, вроде той, что я видел во сне, но я почему-то был уверен, что эти страшилки годились только для шестилетних девочек и не произвели бы впечатления на взрослых мужчин — особенно вооружённых гарпунами с серебряными наконечниками.
И, разумеется, я собирался взять с собой альбом и карандаши.
Я подумал, что теперь Персе боится меня и моего вновь обретённого таланта. Одинокий, не пришедший в себя после столь близкого контакта со смертью (ещё раздумывающий о самоубийстве) — я мог бы стать ценным активом, а не проблемой. Потому что, несмотря на все громкие заявления, у того Эдгара Фримантла никакой другой жизни и не было. Тот Эдгар был инвалидом, он лишь сменил сосны на пальмы. Но как только я вновь обрёл друзей… увидел, что происходит вокруг меня, и начал активно вмешиваться…
Вот тогда я стал опасным. Я не знаю, что она задумала (помимо того, чтобы остаться в этом мире), но, должно быть, сообразила, что по части генерирования зла потенциал у однорукого талантливого художника огромный. Господи, да я же мог рассылать смертоносные картины по всему миру! Но теперь я вывернулся из её рук, точно так же, как и Либбит. Теперь меня требовалось остановить, а потом — уничтожить.
— С этим ты припозднилась, сука, — прошептал я.
Тогда почему не отпускала тревога?
Картины (особенно самые опасные, из цикла «Девочка и корабль») оставались в галерее под замком, где никому не могли причинить вреда — за пределами острова, как и хотела Элизабет. По словам Пэм, из друзей и родственников рисунки приобрели только Боузи, Том и Ксандер Кеймен. Тому и Кеймену я уже помочь не мог, хотя многое бы отдал, чтобы их спасти, но Боузи пообещал сжечь свои рисунки, то есть за него я мог не волноваться. Даже Джеку ничего не грозило, потому что он признался в этой мелкой краже. «Уайрман проявил отменную проницательность, догадавшись спросить его об этом, — подумал я. — Странно только, что он не спросил меня, а не подарил ли я Джеку что-нибудь из своих творений…»
Воздух в горле превратился в стекло, застыл. Теперь я знал, что забыл. Теперь, глубокой ночью, под рёв ветра за стенами. Я до такой степени зациклился на этой чёртовой выставке, что совершенно упустил из виду те свои работы, которые мог подарить до выставки.
«Могу я его взять?»
Моя память, по большей части несговорчивая, иногда удивляла меня, мгновенно предоставляя яркую, в многоцветном великолепии, информацию. Я увидел Илзе в «Розовой малышке», босиком, в шортах и топике. Она стояла перед моим мольбертом. Я попросил её отойти в сторону, чтобы посмотреть, от какого рисунка она не могла оторвать глаз. Рисунка, которого я даже не помнил.
«Могу я его взять?»
Когда Илзе отошла, я увидел маленькую девочку в теннисном платье. Она стояла спиной, но была центральным элементом рисунка. Рыжие волосы говорили о том, что это Реба, моя маленькая любовь, подруга из прошлой жизни. Однако девочка эта ещё была и Илзе (Илзе из вёсельной лодки), и старшей сестрой Элизабет, Адрианой. Потому что именно Ади носила такое теннисное платье, украшенное по подолу тремя синими лентами (я не мог этого знать, но знал; почерпнул эти сведения с картин Элизабет… которые она нарисовала, когда её все называли Либбит).
«Могу я его взять? Я хочу этот».
Или что-то хотело, чтобы у неё возникло такое желание?
«Я позвонила Илзе, — сказала Пэм. — Не знала, смогу ли застать её, но она только что вошла».
Вокруг куклы-девочки лежали теннисные мячи. Другие покачивались на волнах у самого берега.
«Голос звучал устало, но она вернулась домой в полном здравии».
В полном здравии? Правда? Я дал ей этот чёртов рисунок. Она была моей мисс Булочкой, и я ни в чём не мог ей отказать. По её просьбе я даже дал рисунку название: она сказала, что художники должны называть свои творения. «Конец игры», — так я его назвал, и теперь слова эти колоколом ударили у меня в голове.
Телефона в спальне для гостей не было, поэтому я прокрался в коридор, сжимая в руке серебряный гарпун. Несмотря на стремление как можно быстрее связаться с Илзе, на мгновение я остановился, чтобы заглянуть в открытую дверь спальни по ту сторону коридора. Уайрман спал на спине, как выбросившийся на берег кит, и мирно храпел. Его серебряный гарпун лежал на прикроватном столике, рядом со стаканом воды.
Я прошёл мимо семейного портрета, спустился по лестнице, направился на кухню. Здесь рёв ветра и шум прибоя слышались громче, чем наверху. Я поднёс трубку к уху и услышал… пустоту.
«Естественно. Или ты думаешь, что Персе забыла про телефоны?»
Потом я посмотрел на трубку и увидел кнопки для двух линий. То есть на кухне, чтобы позвонить, требовалось не просто взять трубку в руку. Я возблагодарил Господа короткой молитвой, нажал на кнопку с надписью «ЛИНИЯ 1» и услышал длинный гудок. Убрал большой палец с кнопки, и тут до меня дошло, что я не помню номер Илзе. Моя записная книжка осталась в «Розовой громаде», а телефонный номер дочери начисто стёрся из памяти.
Трубка завыла сиреной. Маленькая (я положил её на столик микрофоном вниз), но очень уж громкая в тёмной кухне, и гудок этот заставил меня подумать о плохом. О патрульных автомобилях, мчащихся к месту преступления. О «скорых», спешащих к месту аварии.