— Немного влажная, но, возможно, весь дом так пахнет. Может, уточнишь?
— Поднимай её медленно, хорошо? Джек, свети внутрь. Ищите влагу, вы оба.
— Почему, Эдгар? — спросил Джек.
— Потому что «Стол течёт», как сказала Элизабет. Если увидите керамический контейнер — бутылку, кувшин, кег — это она. И почти наверняка посудина будет с трещиной, а может, и разбита.
Уайрман глубоко вздохнул.
— Как говорил математик, когда делил на ноль: «А вот и ничто».
Он попытался поднять ступеньку, но не вышло.
— Она на замке. Я вижу крошечную скважину… и вставлялся туда чертовски маленький ключ…
— У меня есть швейцарский армейский нож, — предложил Джек.
— Минутку… — Уайрман кончиками пальцев ухватил край ступеньки снизу. Я увидел, как сжались его губы, а на виске выступила вена.
— Уайрман, — начал я, — осторож…
Прежде чем я закончил, замок (старый, маленький и, несомненно, проржавевший) сломался. Ступенька взлетела вверх и сорвалась с петель. Уайрмана качнуло назад. Джек его поймал, а потом я неуклюже, одной рукой, поймал Джека. Большой фонарь упал на пол, но не разбился. Яркий луч покатился, освещая холм из дохлых ос.
— Срань господня! — Уайрман поднялся. — Ларри, Курли и Мо. [186]
Джек поднял фонарь, направил в тайник под ступенькой.
— Что? — спросил я. — Есть что-нибудь? Ничего? Говори!
— Что-то есть, но не керамическая бутыль, — ответил он. — Металлическая коробка. Похожа на жестянку из-под сладостей, только больше. — Он наклонился.
— Может, лучше не трогать, — подал голос Уайрман. Но опоздал. Рука Джека по локоть ушла в тайник, и в первое мгновение я не сомневался, что сейчас его лицо вытянется в крике, когда что-то ухватится за руку и потащит вниз. А потом он выпрямился, держа в руке жестяную коробку в форме сердца. Протянул её нам. На крышке сквозь ржавчину едва проглядывал розовощёкий ангел. Под ним тянулись две строчки, написанные старомодным шрифтом:
ЭЛИЗАБЕТ
ЕЁ ВЕЩИ
Джек вопросительно посмотрел на нас.
— Валяй. — Теперь я не сомневался, что Персе в коробке нет. Испытывал разочарование и облегчение одновременно. — Ты нашёл, тебе и открывать.
— Там рисунки, — добавил Уайрман. — Должны быть.
Я тоже так думал. Но вышла промашка. Когда Джек снял ржавую крышку, в коробке-сердце обнаружилась кукла Либбит, и, глянув на Новин, я словно вернулся домой.
«О-о-о-ох, — казалось, говорили эти чёрные глаза и алый улыбающийся рот. — Я так долго здесь пролежала, противный парниша!»
Когда я увидел, как куклу достают из коробки, словно выкопанный из могилы труп, жуткий, всепроникающий ужас охватил меня, взяв начало в сердце и распространившись по всему телу, грозя сначала расслабить, а потом парализовать все мышцы.
— Эдгар? — резко спросил Уайрман. — Что с тобой?
Я приложил все силы для того, чтобы взять себя в руки. Более всего на меня подействовала беззубая улыбка. Как и кепка жокея, она была красной. И, как в случае с кепкой, я чувствовал, что рехнусь, если буду слишком долго на неё смотреть. Улыбка, казалось, утверждала, что происходящее со мной в новой жизни — всего лишь сон, который я вижу, лёжа на койке в отделении реанимации, тогда как машины поддерживают жизнь в моём изувеченном теле… и, может, меня это устраивало, лучше просто быть не могло, потому что случившееся во сне не могло причинить Илзе вреда.
— Эдгар? — Джек шагнул ко мне, и кукла в его руке наклонилась вперёд, выражая насмешливое сочувствие. — Вы же не грохнитесь в обморок?
— Нет, — ответил я. — Дай на неё взглянуть. — А когда он попытался передать куклу мне, покачал головой: — Я не хочу её брать. Просто подними.
Он выполнил мою просьбу, и я понял, откуда взялось ощущение мгновенного узнавания, чувство возвращения домой. Не из-за Ребы или её недавней близняшки, хотя все три куклы были тряпичными, то есть похожими. Нет, причина заключалась в том, что я уже видел её на нескольких рисунках Элизабет. Только я решил, что на них изображена няня Мельда. В этом ошибся, но…
— Куклу подарила ей няня Мельда, — сказал я.
— Точно, — согласился Уайрман. — И она стала её любимой, потому что Либбит рисовала только эту куклу. Вопрос в том, почему она оставила её здесь, когда семья уезжала из «Гнезда цапли». Почему заперла в тайнике?
— Иногда куклы впадают в немилость. — Я смотрел на этот красный, улыбающийся рот. По-прежнему красный, пусть и прошло столько лет. Красный, как то место, куда уходят прятаться воспоминания, когда они ранены, и человек не может нормально соображать. — Иногда куклы начинают пугать.
— Её рисунки говорили с тобой, Эдгар. — Уайрман покрутил куклу в руке, вернул Джеку. — Как насчёт куклы? Она скажет тебе, что мы хотим знать?
— Новин, — сказал я. — Её зовут Новин. И мне бы хотелось сказать — «да», но со мной говорят только карандаши и рисунки Элизабет.
— Откуда ты знаешь?
Хороший вопрос. Откуда я это знал?
— Просто знаю. Готов спорить, она могла бы поговорить с тобой, Уайрман. До того, как я выправил тебе мозги. Когда у тебя ещё было шестое чувство.
— Этот поезд уже ушёл. — Уайрман порылся в пакете с продуктами, нашёл упаковку с ломтиками огурца, съел пару. — И что нам делать? Возвращаться? Потому что я чувствую, если мы отправимся в обратный путь, мучачо, то уже больше никогда не соберёмся с духом, чтобы прийти сюда ещё раз.
Я придерживался того же мнения. А вторая половина дня катилась к вечеру.
Джек присел на лестницу, устроился на две или три ступени выше тайника. Куклу держал на колене. Солнечный свет, цепляясь за остатки верхних этажей, окутывал их жёлтой дымкой. Вид этот будоражил чувства, так и просился на холст. Могла получиться потрясающая картина: «Молодой человек и кукла». И его манера вот так держать Новин что-то мне напоминала, но я никак не мог понять, что именно. Чёрные глаза-пуговицы куклы, казалось, смотрели на меня, смотрели самодовольно. «Я многое видела, паршивый парниша. А здесь я видела всё. Я знаю всё. И очень плохо, что я — не рисунок, которого ты можешь коснуться своей призрачной рукой, не так ли?»