— Волна будущего. У меня это есть. Джек позаботился. Волна отценасильного, матереубийственного будущего.
— Хорошо. Арло Гатри, [87] тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.
— А фильм, думаю, сняли в шестьдесят девятом.
— Чем ни был этот Wi-Fi, ура матеренасильному, лягушкоубийственному будущему! Которое не отменяет того факта, что занят я буду почище одноногого инвалида на конкурсе «Кто отвесит больше пинков». И вот что ещё, Эдгар. Ты же знаешь, что речь идёт не о быстром осмотре. С этого всё обычно только начинается.
— Но если тебе требуется…
— Какое-то время я и так протяну.
— Конечно. Вот почему каждый день стихотворения читаю я.
— Приобщение к поэзии тебе не повредит, грёбаный ты каннибал.
— Я знаю, что не повредит, и ты знаешь, что я говорю о другом. — Я подумал (и не в первый раз), что Уайрман — один из считанных мужчин, встреченных мною по жизни, который мог постоянно говорить мне «нет», не вызывая ответной злобы. Он был гением «нет». Иногда я думал, что дело в нём, иногда видел причину в несчастном случае, который что-то во мне изменил, а иной раз полагал, что свою лепту внесли оба фактора.
— Я могу читать, знаешь ли, — признался Уайрман. — По чуть-чуть. Достаточно для того, чтобы идти по жизни. Названия на пузырьках с лекарствами, телефонные номера, всё такое. И я поеду к врачу, так что придержи своё стремление сделать мир лучше. Господи, должно быть, этим ты просто выводил жену из себя. — Он искоса глянул на меня. — Ой! Уайрман наступил на мозоль?
— Ты готов поговорить о маленьком круглом шраме у виска? Мучачо?
— Туше, туше. Премного извиняюсь.
— Курт Кобейн. Тысяча девятьсот девяносто третий. Или около того.
Уайрман моргнул.
— Правда? Я бы сказал, тысяча девятьсот девяносто пятый, но рок-музыка по большей части всегда обгоняла меня. Постарел Уайрман, печально, но факт. Что же касается припадка… извини, Эдгар, я в это просто не верю.
Но он верил. Я видел это в его глазах. И прежде чем я успел сказать что-то ещё, Уайрман поднялся с козел и указал на север:
— Смотри! Белый микроавтобус! Думаю, прибыл передовой отряд «Кабельного телевидения».
Я поверил Уайрману, когда тот, прослушав плёнку с моего автоответчика, сказал, что понятия не имеет, о чём говорила Элизабет Истлейк. Он остался при своём мнении, что тревога Элизабет о моей дочери как-то связана с её давно умершими сёстрами. А уж предложение не оставлять готовые картины на острове просто поставило его в тупик. Он не знал, как на это реагировать.
Прибыли Злые собаки Джо и Рита, вместе со своим зверинцем. Прибыли также Баумгартены, и я часто проходил мимо их мальчиков, перебрасывающихся фрисби на берегу. Они были, как и говорил Уайрман, крепкие, симпатичные и вежливые, один лет одиннадцати, второй — тринадцати, и с такими фигурами им очень скоро предстояло услышать заискивающий смех молодняка группы поддержки, если этого ещё не произошло. Когда я хромал мимо, они всегда стремились завлечь меня в свою игру, чтобы и я раз-другой бросил фрисби. Старший, Джефф, обычно кричал что-то подбадривающее, вроде: «Эй, мистер Фримантл, хороший бросок!»
В соседний с «Розовой громадой» дом вселилась пара, приехавшая на спортивном автомобиле, и теперь перед обедом до меня доносился действующий на нервы, надрывный голос Тоби Кейта. [88] Если на то пошло, я бы предпочёл «Slipknot». У четвёрки молодых людей из Толедо был гольф-кар, на котором они носились взад-вперёд по берегу, когда не играли в волейбол и не отправлялись на рыбалку.
Уайрман был не просто занят, он вертелся как белка в колесе. К счастью, он мог рассчитывать на помощь. Как-то раз Джек помог ему прочистить засорившиеся разбрызгиватели на лужайке Злых собак. Ещё через день или два уже я помогал ему вытаскивать застрявший в дюне гольф-кар гостей из Толедо: они оставили его там, чтобы сходить за пивом, и прилив грозил утащить гольф-кар в Залив. Моё бедро всё ещё заживало, но оставшаяся рука чувствовала себя в полном здравии.
Вне зависимости от ощущений в бедре, я отправлялся на Большие береговые прогулки. Иногда (особенно в те дни, когда ближе к вечеру густой туман сначала прятал в холодной белизне Залив, а потом брался за дома) я принимал болеутоляющие таблетки из моих тающих запасов. Но гораздо чаще я обходился без них. В тот февраль Уайрман редко появлялся на пляже, чтобы посидеть в шезлонге со стаканом зелёного чая в руке, но Элизабет Истлейк всегда была в своей гостиной, практически всегда знала, кто я, и обычно держала под рукой книгу поэзии. Не обязательно «Хорошие стихи», собранные под одной обложкой Кайллором, хотя ей этот сборник нравился больше всего. Мне он тоже нравился. И Мервин, и Секстон, и Фрост, и все-все-все.
В феврале и марте я и сам много читал. Прочитал больше, чем за многие годы: романы, рассказы, три толстые публицистические книги о том, как мы увязли в иракской трясине (если в двух словах, то для этого требовалось второе имя, начинающееся на букву «У», и хер на месте вице-президента [89] ). Но в основном я рисовал. Всю вторую половину дня и вечер, пока мог поднимать тяжелеющую руку. Береговые пейзажи, морские пейзажи, натюрморты и закаты, закаты, закаты.
Но этот фитиль продолжал тлеть. Огонь лишь чуть убавили. Проблема Кэнди Брауна не была первоочерёдной, и при этом не могла не возникнуть. Правда, не возникала она до дня святого Валентина. Если подумать, какая отвратительная ирония.
Отвратительная.
ifsogirl88 to EFreel9
10:19
3 февраля
Дорогой папуля!
Так приятно услышать, что твоим картинам устроили восторженный приём! Ура!