Глазам молящихся открывался сводчатый зал, стены которого были украшены многоцветной росписью. Колоссальных размеров картины живо изображали кары, насылаемые Единым на отступников: огненный дождь, землетрясение, нашествие гигантских крыс... Вдоль покрытых страшными росписями стен строем застыли младшие жрецы в серых глиняных масках. Над их головами ровно горели стеклянные светильники.
В глубине храма высилась статуя Гарх-то-Горха. Ее скрывал занавес из тяжелого бархата. Никто, кроме старших жрецов, не имел права узреть лик Единого.
Почти каждый из тех, кто стоял в толпе, хотя бы раз в жизни поднялся по ступеням, прошел по мозаичному полу, вгляделся вблизи в пугающие картины, простерся ниц перед черным занавесом. Но сейчас, из мрака, сияющий храм казался недосягаемым и прекрасным, как алмазная диадема Светоча.
На мозаичном полу возле занавеса смиренно сидела фигура в снежно-белом одеянии. Капюшон скрывал лицо человека, который спокойно вслушивался в рокот молящихся голосов, волнами колыхавшийся вокруг храма.
Главный жрец, некогда принесший свое имя в жертву Единому и теперь живущий безымянным, не надеялся различить среди моря голосов один — высокий, похожий на детский. Но он знал, что этот голос звучит, вплетаясь в общую молитву. Знал, что в первых рядах верующих, у самых ступеней храма, четверо дворцовых стражников подняли над собой широкий щит, на котором застыла тоненькая фигурка, — чтобы Единый сразу разглядел эту женщину, чтобы она не сливалась с толпой.
Ахса! Как же повезло ему с дочерью! Как щедро наградил его Единый за верную службу!
Все знают, что у женщин нет души. Лишь мужчине дано, промучившись после смерти положенный срок в мрачном царстве Гхуруха, возродиться в одном из своих далеких потомков и вновь начать жизненный круг. Женщина же — дивный цветок, украшающий земную жизнь. Она живет лишь раз — рождается, расцветает и вянет без надежды вновь увидеть этот мир.
Но бывают исключения. Иногда в царство Гхуруха попадает бесстрашный герой или известный своей добродетелью и набожностью человек, не оставивший после себя мужского потомства. Закон запредельного царства жесток: души бездетных несчастливцев обречены на мучительный распад и окончательную гибель. Но перед великими людьми склоняется даже Гхурух. Он берет душу бездетного героя или святого и дает ее новорожденной девочке, чтобы та, прожив жизнь, передала эту душу одному из своих потомков. Когда свершается милость подземного владыки, на свет является особая, незаурядная женщина, про которую говорят: «У нее мужская душа!»
Интересно, кто из древних героев воскрес в его маленькой Ахсе?..
От сентиментальных раздумий главного жреца отвлек протяжный удар гонга во внутренних помещениях храма. Это был знак: посланный за грайанским звездочетом отряд выполнил приказ. Жаль, немного поздно... Жрец предпочел бы допросить преступника без свидетелей и лишь потом предать дело огласке. Но выбора нет: следующее великое моление не скоро, а когда еще удастся собрать в храме столько народа? Забывают Единого, пренебрегают им... Ничего, сегодня эти жалкие людишки увидят мощь храма! Допрос, суд, казнь преступника — все свершится на глазах у молящихся еще до полуночи...
Жрец решительно отбросил на плечи белый капюшон, открыв крупную седеющую голову с широким лбом, кустистыми бровями и массивным подбородком. Темные глаза глубоко залегли в глазницах.
Из-за строя серых фигур выскользнули две юные жрицы и подбежали к старику, чтобы помочь ему подняться на ноги. Главный жрец отнюдь не был дряхлой развалиной, но происходящее было частью ритуала, поэтому он, вставая, привычно оперся на хрупкие плечики. Ярко сверкнуло воспоминание: вот так же подставляла ему плечо тринадцатилетняя Ахса, когда была жрицей и не привлекла еще к себе взгляда Светоча...
Держа руки на плечах девушек, старик вышел на верхнюю гранитную ступень. Толпа затаила дыхание, и в этой сложившей крылья тишине обе жрицы запели молитву. Девочки не голосили, не надрывались, но люди вокруг храма прекрасно слышали их. Древние строители придали гигантской пещере такую форму, что она ловила каждый звук, раздающийся в храме, и бросала его в толпу.
Не вслушиваясь в знакомые слова молитвы, главный жрец нахмурился: он разглядел над толпой лишь один щит с сидя щей на нем человеческой фигуркой. Светоч не соизволил появиться на великом молении. Конечно, можно ли ждать благочестия от горожан, если правитель подает им такой пример!..
Старик резко убрал руки с девичьих плеч. Как мышата, девочки юркнули в сторону, прижались к стене, затаились.
Жрец заговорил. Полный боли и горечи голос низко стлался над толпой, превратившейся в ночной мгле в черную неподвижную массу. Люди слушали тревожные слова об утрате веры, о нерадении молящихся. Жрец вспоминал кары, некогда обрушенные на город разгневанным Гарх-то-Горхом. Неужели жители Нарра-до вновь хотят беды для себя и своих близких?..
Тихие вздохи рождались и умирали в толпе, когда главный жрец перечислял зловещие предзнаменования, о которых давно уже втайне толковал город.
Молния дважды ударяла в башенку строящегося нового дворца, причем во второй раз погибли двое каменщиков. Участились случаи исчезновения людей... да, это злодейства нарров, но ведь нарры — тоже оружие возмездия Единого... Опять совершают кровавые преступления слуги Хмурого, и это понятно: когда истинное божество отворачивает лик от города, набираются силы и наглости презренные мелкие божки... Разве все это не грозный глас Единого, сулящий неслыханные Доселе бедствия?!
Но что прогневало Отца Богов? Недостаточное почтение к храму, позорно малые пожертвования? Разврат, охвативший весь город, начиная с дворца? Наверняка и это, но не только, не только... Произошло что-то еще... тяжкое преступление, оставшееся нераскрытым для людей, но не для богов... нечто такое, что вызвало вереницу бедствий, подобно маленькому камешку, который своим падением вызывает лавину в горах...
Голос жреца стал вкрадчивым, когда он призвал каждого заглянуть в свое сердце и спросить себя: не он ли виновник бед, накапливающихся в Нарра-до? И замолчал, дав горожанам время смятенно порыться в памяти.
Пока верующие взвешивали свои грехи, в стенах сводчатого зала отворились узкие дверки. Беззвучно выходили под каменные своды жрецы и жрицы в серых и черных одеяниях и молча становились вдоль стен, образуя живой полукруг возле статуи Единого.
Когда движение прекратилось и живое полукольцо недвижно застыло, главный жрец обратился к народу:
— Ну? Кто из вас признает, что именно он призвал на город гнев Единого?
Как и следовало ожидать, никто не отозвался. Вы ждав некоторое время, старец внушительно сказал:
— Придется вопросить самого Гарх-то-Горха, за что гневается он на нас!
Строй жрецов и жриц мягко опустился на колени.
— Некогда, — печально начал жрец, — люди могли слышать глас Отца Богов, и вещал он им волю свою, и покорялись люди этой воле, и счастливой была их жизнь...