Рука не дрогнет… На костер ее,
Кровавую, жестокую химеру!..
Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни.
Я - это я. Без мишуры, без блеска.
Я остаюсь у нашего ручья…
Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:
Нет, милый! Память, и мечты о славе,
И жажда мести, что меня пугает,
В огне любви великой не исчезнут…
А знаешь, почему? Все это - ты!
«Я - это я», - сказал ты… Нет, любимый!
Не сможешь ты самим собой остаться,
Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал!
Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву -
Ты разрушаешь самого себя!
В развалины души ворвется стужа,
Любовь умрет - поверь, мой ненаглядный!
А это страшный грех - убить любовь!
Уж лучше за спиной оставь Луанни,
Забудь свою «девчонку у ручья».
Как сор, швырни в траву воспоминанья!
Я соберу их - каждое мгновенье! -
И буду помнить, помнить за двоих!..
Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.
- Молодцы! - пронзительно закричала Ингила. - Ох, какие молодцы!..
Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.
- У меня было такое платье… - блаженно улыбнулась старуха. - Белое, с огромными васильками… Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки… А Раушарни стоял рядом…
- Во имя Хозяйки Зла! - заявил вдруг Орешек с явным отвращением. - А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни…
Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.
- Да, ты могла бы сыграть, - с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. - У тебя неплохо получается… выразительно… но надо же чувствовать сцену! Травка… Ромашки… Когда эту пьесу играли мы - усаживали Луанни на большой валун!
Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..
- Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?
- Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..
- Ага-а! - протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. - Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!.. » И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?
- Кланялся! - завопила старуха. - Я вот так сидела… колени к подбородку… - Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. - Вот так свои ноги обнимала… А он - лицом мне в колени… У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался… изящно так…
- Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!
- Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!
- Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом… это как же ему нужно было гнуться?
- Да, ростом он, пожалуй, с тебя… А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся…
Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.
- Вот я сажусь… Да стой ровно, пенек неуклюжий!
- Сама бы так постояла… со связанными-то ногами! - зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то… Но что?
Девушка в отчаянии огляделась - и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи…
Правильно! У нее-то руки свободны… Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?
Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:
- Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!
Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:
- Сам дурак! Говорю тебе - он на лютню…
Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.
Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.
- Пошли! - скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную Уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.
- Ты, бабушка, не сердись, - почти виновато сказала Ингила. - Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!
- Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! - бормотнул Орешек.
Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу - мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:
Тебе лишь кажется, что я свободен.
Да, руки не в цепях… но разум, сердце
Всегда к тебе одной стремиться будут,
И этого уже не изменить.
Моя душа с тобою остается.
Прощай, моя последняя любовь!
И в несколько прыжков догнал негодующую Ингилу.
- Зачем моему господину понадобилось издеваться над старухой?
- И не думал издеваться! - удивился Орешек. - Просто не хотелось оставлять сцену скомканной. Уверен, бабка меня поняла правильно.
- А для кого было стараться? Зрителей-то нет…
- Зрители есть всегда. Они смотрят на нас каждое мгновение - до погребального костра. Только мы об этом все время забываем… Да, а куда мы идем? Меня-то без сознания сюда приволокли…
- Ничего, я запомнила дорогу. По пути прихватим одежду, чтоб не в таком позорном виде на постоялый двор заявиться… - Циркачка, чуть склонив головку набок, бросила на спутника задорный взгляд и спросила с лукавым намеком: - А может, заодно… искупаемся? Очень бы не помешало после всех этих приключений, а?
Орешек ухмыльнулся и, не ответив озорнице, весело запел:
Угощала курочка
Ястреба пшеном.
Радовалась, дурочка,
Что они вдвоем.