– А остальное у нас свое было – говорю же, бабы с приданым были. Были, конечно, у нас и те, кто ни с чем пришли, так те только через два года рассчитались. Вот потому и говорю, что если надумаете, то только через два года сможете посчитаться.
– Погоди. Ты говоришь, Новак. А не то ли это село, что на берегу Быстрой, в лесу? Про него еще много чудного рассказывали.
– Все верно, старик. Оно и есть.
Старый Джон притворил за собой калитку и не спеша направился вдоль по кривой улочке, посматривая по сторонам. Впрочем, старым он вовсе не выглядел, высокий, крепкий еще мужик, разве только сутулится постоянно, но то от тяжкой крестьянской доли его к земле клонит, да седой как лунь: от прежней рыжей шевелюры и следа не осталось, хотя шевелюра и по сей день была густой, – вот только ни единого рыжего волоса что на голове, что в бороде с усами не сыщешь. Да лицо все в густой сеточке морщин – куда твоему неводу, – а так вполне крепок, еще и молодым форы даст.
Путь его был недолгим. Пройдя по улице до переулка, он свернул в подворье, как раз расположившееся на этом перекрестке справа по ходу. Едва калитка скрипнула давно не смазываемыми петлями, которые уже начала бить ржа, как раздался собачий лай и сторож метнулся к нежданному гостю, однако, не добежав с десяток шагов, замер, оборвав свой лай, но ластиться или вилять хвостом не стал – просто выжидательно уставился на гостя, которому вроде как и не возбранялось во двор заходить, но и к хозяйской семье он отношения не имел. Вот оповестил хозяина лаем, остановил гостя, а там пусть сам хозяин разбирается, а если этот еще шаг сделает, то пес лаять больше не будет, а молча набросится. И лучше его не вынуждать это делать: местные волкодавы против волков один в два выходить не боятся – куда человеку невооруженному с ним сладить, да и оружному поостеречься следует.
– Что, сторож, не доверяешь? И правильно, не я тебя кормлю – и не меня тебе привечать.
– Ты чего там с псом-то разговоры разговариваешь? – На порог дома, сложенного из бревен, вышел мужичок такой же крепкой стати, такой же сутулый, вот только годами помоложе, и седина у него только начала проклевываться, да ростом вполголовы пониже.
– А с кем же мне говорить, коли пес наперед хозяина встречать выходит?
– То служба у него такая. Бон, место. Чего стоишь-то? Проходи. Не чужие, скоро породнимся.
– Вот по этой причине я к тебе и пришел. Присядем здесь. – Старик показал на большое бревно, уложенное вдоль стены и вытертое седалищами до блеска.
– А чего об том говорить-то, – присев рядом со стариком и откинувшись к стене дома, проговорил мужик, – вроде все уже обговорили. По осени оженим твоего Томаса на моей Энни, как и уговорились. Или ты уже передумал? – всполошился мужик.
– Что ж я, ума лишился от такой невестки отказываться? Твоя девка – первая красавица и хозяйка на селе, мой тоже не отстанет. Кто ж станет рушить такую пару?
– Тогда чего?
– А того, что пока она в твоей семье, а дело их обоих касаемо.
– Ну, говори.
– Помнишь того мужика в таверне?
– Это того, что в Кроусмарш-то ехать предлагал?
– Того самого. Так вот, решил я, что Томасу нужно ехать туда, ну а коли Энни вскорости ему женой, значит, то и ей с ним. Там церковь уже отстроили, так что оженятся, как и положено.
– Ты чего удумал-то, старый? Не позволю я своей дочери в то гиблое место ехать.
– А ты не кипятись, не кипятись. Послушай лучше. Как законной женой станет, то уже без твоего дозволения поедет, потому как при муже будет. Да только немного поздно будет. А так и свадебку сыграют – оно, конечно, без нас, но то грех невелик, – и золотые от барона получат, а нам те золотые в подспорье пойдут.
– Не пойму я тебя. Ты что ж, решил за счет деток наших нажиться? Так те деньги впрок не пойдут. Да и не отпустит их никто. Барон-то просто так золотыми разбрасываться не станет – осесть на своей земле заставит, своими арендаторами сделает.
– А здесь они арендаторами не будут, что ли?
– Ну, тут-то все привычно с детства, да и мы рядом, поможем.
– Поможем. Много ли от нас помощи? Сами едва концы с концами сводим, а ведь не из последних.
– Ты толком-то говори.
– А ты не перебивай, – огрызнулся старик. – Поедут, осядут, поглядят, что к чему, а если не враки все то, о чем нам тот мужик рассказывал, то тогда и мы подтянемся. Знаю, что хочешь сказать, да только ты о другом думай. О Новаке мы и допрежь слышали, и то, что там люди не в пример лучше жили, знали и раньше. Но тут другое. Вот собрался их сюзерен в Кроусмарш – и все они за ним потянулись, а ведь он никого силком не тянул, сами пошли. И куда? В самое гиблое место. Значит, барон тот стоящий. Ты вот все подначивал того мужичка, а я ведь помню, что был он там не один, были и другие – все сытые и холеные, куда нам. Оно, конечно, негоже деток одних отправлять, но, с другой-то стороны, на землю сами они пока не сели, договора с бароном не имеют, свободные как птицы – куда хочу, туда лечу. Мы через них, может, сможем лучшую долю найти.
– Да не верю я. Везде все одинаково – не нами заведено, и не нам менять, веками наши предки так жили, и еще века наши отпрыски проживут.
– Стало быть, девку не отпустишь?
– А не засидится она в девках. Сам сказал: первая невеста на селе.
– И от слов своих не отказываюсь. Как есть первая. Только вот скажи мне, где она сейчас?
– А то сам не знаешь? Гуляют где-то с твоим Томасом.
– А разве такое бывает, когда дети не по любви женятся, а родители все промеж собой оговаривают? Вот то-то и оно. Любят они друг дужку, и ты как хочешь, а я на пути их счастью не буду.
– Да кто ж своему чаду счастья не хочет? Как подумаю, что какой с пьяных глаз или по дурости станет ее охаживать, так внутри все переворачивается. Да только тяжко им будет. Ох как тяжко.
– Двум любящим все легче будет. Они, случись что, и поддержать друг дружку смогут. А если ты подумал, что там что нечистое, то эти мысли оставь. Знаешь, кто у них падре?
– Дак вроде падре Патрик, что епископом нашим был.
– А попустит он над паствой своей изгаляться? А пошел бы он за тем, кто недостоин его уважения? Вот и я о том.
– Жена воспротивится, – уже практически сдавшись, вздохнул мужик.
– Поплачет, не без того. Да только на пути у дочери не встанет. Сама с тобой по любви сошлась и в любви всю жизнь прожила – не захочет иной доли для дочери. Так что по рукам?
– По рукам.
Еще недавно безлюдный край сейчас начинал гудеть как растревоженный улей. В тех местах, где только дикие звери и бродили да раздавалась птичья трель, сейчас слышались звуки топоров, пил, звонкие человеческие голоса, мычание да блеянье скотины, скрип колес, топот лошадей. Некогда глухие земли начинали новую, доселе не виданную ими жизнь. Раньше здесь обитали орки, но они жили в гармонии с окружающим миром, не переделывая его под себя, а подстраиваясь под него. Человек – иной, все ему не так, и все ему не то, все должен переделать так, как ему удобно. Конечно, это было не повсеместно, во многих уголках все оставалось так, как было и раньше, но в четырех местах привычный порядок был безжалостно порушен людьми.