— Штук двадцать осталось.
— Двадцать выстрелов, и все… — протянул Григорий Арсеньевич. — А потом придется на кулаках биться, только, боюсь, немцы не согласятся.
И тут погас свет.
Резко погас, в один миг, словно кто-то выключил огромный рубильник, и наступила кромешная тьма, потому что тут не было ни звезд, ни луны… Григорий Арсеньевич щелкнул зажигалкой, выхватив из тьмы маленький желтый круг. Но от этого света, казалось, еще больше сгустилась окружающая тьма.
— Ну, вот, накаркали Тьму Египетскую.
— И что это такое, по-вашему? — спросил фельдшер.
— В лучшем случае ночь, а в худшем… — тут Григорий Арсеньевич сделал паузу, и Василий почувствовал, как капельки холодного пота ползут у него вдоль позвоночника, потому что последнее слово Григорий Арсеньевич произнес с интонацией, хорошо знакомой Василию по далеким двадцатым. И не сулила она ничего хорошего.
— И что в худшем? — не унимался фельдшер.
Но Григорий Арсеньевич ничего не ответил. Отмахнувшись от фельдшера, как от назойливой мухи, он повернулся и прокричал в ту сторону, где предположительно находился Ким и второй полярник:
— Эй, у вас все в порядке?
— Да.
И тут же в темноте вспыхнул ответный огонек.
— Нам лучше держаться вместе. Сможете перебраться сюда?
— Может, пойти подсобить?
— Сами доберутся. Главное в этой тьме — не оступиться и не полететь вниз. А то костей потом не соберешь. У кого-нибудь факел или фонарь сохранился?
Ответа не последовало. Неожиданно Григорий Арсеньевич выругался, и огонек в его руке погас.
— Чертова зажигалка!
— Что случилось?
— Да пальцы обжег. Она же не предназначена для такого…
Потом зажигалка снова вспыхнула.
— Теперь-то мы точно отсюда не выберемся… — забормотал фельдшер.
— Не скулите… Пойду посмотрю, чем там заняты наши друзья, — твердым голосом объявил Григорий Арсеньевич, и огонек его зажигалки начал удаляться.
— Я с вами! — не обращая внимания на рану, Василий увязался следом за учителем.
— Осторожно, тут край крыши, — объявил Григорий Арсеньевич.
Василий замер. И только теперь он осознал весь ужас их положения, потому что вокруг была тьма, всепоглощающая тьма. Он не видел ничего: ни края крыши, ни гигантской площади, только крошечный огонек в руках Григория Арсеньевича. И вот теперь он почувствовал настоящий страх. Даже там наверху, в каменном лабиринте было не так страшно, как здесь… Здесь не было стен, твердых стен, положив руку на которые, можно было прийти куда-то. Ничего. Только черная пустота. «Если долго будешь смотреть в Бездну, Бездна начинает смотреть на тебя».
— Похоже, фашисты так же поражены, как и мы, — вздохнул Григорий Арсеньевич. — Что ж, по крайней мере ближайшие несколько часов нам ничего не грозит.
— А Катерина?..
Григорий Арсеньевич снова тяжко вздохнул.
— Она умрет. Если бы это был мужчина, я бы, не раздумывая, пустил ему пулю в лоб. Вынести на себе ее с такими ранами мы не сможем, да и не перенесет она этого… Впрочем, куда ее нести, тоже непонятно.
— А если поговорить с немцами. Пусть заберут раненых… У них ведь наверняка есть врач…
— Ты, Василий, до сих пор чего-то не понял. Это, — и Григорий Арсеньевич махнул неопределенно рукой, — не просто немцы. Это эсэсовцы, и мы им лишь обуза.
— Но элементарное милосердие… женщина…
— Ты же сам говорил, что видел, как они пытали ее. Подумай, стал бы ты говорить о милосердии со своими сослуживцами из Первого и Второго отделов. Для них люди — мясо… А эсэсовцы во много раз хуже…
— Но те, с кем мы боремся, — это враги советской власти, они мешают нам стоить новую жизнь…
— Ай, все это демагогия… Когда-нибудь сам поймешь… А эсэсовцы, скажем так… Они тоже строят свою новую жизнь — Третий рейх. И там нет места таким, как мы. Мы для них мясо, расходный материал, и все мы будем убиты, если попадем им в руки. Ни о каком милосердии речи не идет.
— И что же нам делать?
— Вечный вопрос на Руси, — вздохнул Григорий Арсеньевич. — Пока Катерина без сознания, она не чувствует боли. Очнется… Там посмотрим. А пока… Пока темно, ночь, а люди чем ночью заняты — они спят, крепко спят…
— А я… и Ким. Нам нужно вынуть пули!
— Нужно, — согласился Григорий Арсеньевич. — Только как ты себе это представляешь? Фельдшер вряд ли сможет это сделать и при нормальном свете. Ты же видел, у него при одном виде крови сердце в пятки ушло, а что до меня, то ковыряться в чьем-то теле ножом при свете зажигалки… Потом тебя, Василий, ни один хирург не зашьет… В общем, сейчас спать. Утро вечера мудренее. А утром, когда «свет дадут», разберемся. Там и с Катериной вопрос проясниться.
* * *
Несмотря на страшную усталость и полную тьму, уснуть Василию долго не удавалось. Рука. Болело сильно — тупая ноющая боль. Она накатывала волнами, потом отступала. Становилось легче, и только Василий начинал дремать, боль накатывала с новой силой. И кто-то из полярников страшно храпел. Тяжелый это был храп, с переливами, словно несчастный задыхался во сне, и лишь в самый последний миг, захлебываясь, начинал хватать ртом воздух.
Все же усталость взяла свое. Сон накатился тяжелым ватным одеялом. Жуткие обрывочные сновидения, больше похожие на кошмар наркомана. Василий куда-то бежал, сталкивался с какими-то людьми, спорил с ними, пытался драться, а потом снова бежал, бежал…
А потом неожиданно оказался в том же самом огромном зале у ног гигантской скульптуры. Только в этот раз Василию было тяжело идти. Каждый шаг отдавал страшной болью в плече, и когда он опустил взгляд, то увидел, что левая рука у него опухала и чуть выше локтя представляет единую гигантскую рану. Гноящееся, позеленевшее мясо… «Сон, это всего лишь сон», — повторил про себя Василий. Он уже хотел было пройти мимо ног гиганта к двери в троне, но что-то не пускало его. Таинственное свечение стало постепенно угасать. И тут раздался голос, низкий горловой, хриплый. Казалось, он исходит ниоткуда и отовсюду.
— Как посмели вы решиться побеспокоить меня?
В первый момент Василий не нашелся, что ответить, и потом ему показалось, что вопрос адресован не к нему лично. Он несколько раз повернулся, пытаясь понять, кто еще есть в зале, кроме него, но никого не увидел.
— Отвечайте? — неведомый голос был настойчив, и невозможно было не ответить на заданный вопрос.
— Меня послали… — замялся Василий, его голос звучал подобно лепету провинившегося первоклассника, которого только что отчитал директор школы. — Начальство хотело…
— Разбудить меня против моей воли… — и невидимый гигант расхохотался. Этот звук напоминал грохот горной лавины. Гигант хотел еще что-то сказать, но…