— Подъем, Кузьмин!

И удар сапога по почкам. Так, не сильно, скорее для острастки, чем в желании причинить боль.

— Подъем!

Василий резко сел.

— С вещами на выход. Сколько еще раз повторять?

С трудом напрягая ноющие затекшие мускулы, Василий встал. Тело болело так, словно он, будто фарфоровая ваза, рухнул с пятого этажа, а потом его собрал и склеил неумелый фельдшер. Едва переставляя ноги, он за пару шагов пересек камеру и оказался в коридоре. Какие вещи? Откуда они у него? Его же доставили сюда прямо из порта…

— Лицом к стене.

Василий послушно выполнил приказание конвоира. И только тут до него дошло: «Если с вещами… Значит все… Стенка». Но ведь ему не зачитали ни обвинения, ни приговора. Тем более что он ни в чем не признался, не возвел на себя поклеп. Впрочем, если его собираются расстрелять, никто не станет соблюдать формальности. Знает он приговор или нет, все равно решение обжалованию не подлежит, и его так или иначе поставят к стенке.

Придя к такому выводу, Василий начал незаметно напрягать и расслаблять мускулы рук и ног. Как бы то ни было, вот так дать себя за спасибо расстрелять он не мог. У него была специальная подготовка, и он не позволит забрать свою жизнь по решению какой-то штабной крысы. Ему, конечно, не удастся вырваться, но парочку гадов он перед смертью прихлопнет.

И тут, словно прочитав его мысли, конвоир защелкнул на его запястьях наручники. Теперь что-то сделать будет много сложнее.

— Ты не рыпайся и дурного не думай, — приказал конвоир и, развернув Василия от стены, толкнул дальше по коридору. — Шлепай давай. Там тебя уже заждались.

Прикусив губу и чуть наклонив голову, Василий уверенным шагом направился по коридору. Ничего, перед расстрелом они все равно должны будут снять с него наручники. Как-никак казенное имущество. Ну а когда его руки освободят, он им покажет…

Но как же сильно он удивился, когда вместо того, чтобы спуститься в подвал к коридорчику, который всегда кончался стенкой, они стали подниматься. «Значит, еще один день допроса, — подумал Василий. — Еще один день мук и унижений».

Однако когда конвоир грубо втолкнул его в кабинет дознавателей, Василий опешил. В этот раз перед ним был не один из следователей-хамов, а сам Гессель Исаакович Шлиман — глава Третьего отдела ГУГБ, бывший непосредственный начальник Василия. Невысокий, с ленинской бородкой и щетиной седых волос, он больше всего напоминал Мефистофеля, только вот рогов у него не было, а если и существовал хвост, то он это тщательно скрывал.

— Привет героям, — улыбнувшись, Шлиман шагнул навстречу Василию, нежно обнял его и, только сейчас заметив наручники, обратился к конвоиру: — Ну что вы, что вы, что вы… Разве можно так с нашим героем, — и, когда щелкнули, спадая, оковы, помог Василию сесть. — Как самочувствие? Впрочем, о чем тут говорить, — и махнув рукой, сделал знак конвоиру удалиться. — Видишь ли, произошла небольшая ошибка…

— И вы это называете «небольшой ошибкой», товарищ Григорий? — с иронией в голосе спросил Василий, специально выделив обращение. Гессель Исаакович очень не любил, когда поминали его еврейские корни, а посему при знакомстве представлялся товарищем Григорием. Но в сравнении со своим тезкой Григорием Арсеньевичем он сильно проигрывал. Барон Фредерикс больше напоминал огромного породистого кота, который очень ласково мурлыкал, но всегда был настороже, в любой момент мог пустить когти в ход. Товарищ Шлиман же выглядел типичным партийным функционером.

— Ну, сам понимаешь, Архипыч, тут дело сложное. Нужно было тебя проверить, все взвесить.

— И для этого меня отдали мясникам из Первого?

— Ну, теперь-то все позади, недоразумение разрешилось.

— Да не было никакого недоразумения, Гессель Исаакович, — возразил Василий, с наслаждением наблюдая, как Шлимана передернуло, когда Василий называл его по имени-отчеству. — Я же знаю наши порядки. Это вы кому-нибудь другому про недоразумения рассказывайте. Лучше скажите прямо, что у вас случилось? Зачем меня вытащили, спокойно умереть не дали?

— Ну, о смерти говорить рано, — взял себя в руки Шлиман и попытался изобразить на лице добродушную ленинскую улыбку. Как там было у Твардовского? «Ленин и печник», кажется? — Вас ждет страна, вы нужны Родине.

«России или СССР?» — так и подмывало спросить Василия, но он промолчал. Как бы ни нуждалось в его услугах его бывшее руководство, раз… два… и он мог снова оказаться в застенках. Кстати… как там имена тех, кто над ним измывался? Надо будет потом запросить их дела. Василий не был злопамятным, но и прощать никого не собирался. Одно дело допрашивать врагов народа, и совсем другое — своего бывшего товарища, с которым вчера чай с водкой пили…

— Ну как, готов снова встать в строй для борьбы с врагами Советского государства? — продолжал товарищ Шлиман, по-своему истолковав молчание Василия.

— Хорошо, — кивнул тот, потому что очевидный отказ, видимо, означал возвращение в камеру и продолжение «дознания».

— Вот и чудненько, — обрадовался Шлиман. — Так что дело твое мы пока приостановим, а ты, Василий, возвращайся к своей обычной жизни… Нет, сначала тебя подлечить надо, а то, смотрю, наши товарищи немного переусердствовали. Мы тебя на пару дней в больницу определим, пусть подлатают… Но уж больше двух дней отдыха дать тебе не могу. Начальство давит…

— Хорошо… — кивнул еще разок Василий. Разбитые губы плохо слушались, но он старался выговаривать слова как можно четче: — Верните ключ.

— Какой ключ? — удивился Шлиман.

— Гессель Исаакович, не стройте из себя дурака, верните ключ, и тогда, быть может, я соглашусь вернуться к своим обязанностям в Третьем отделе ГУГБ.

Шлиман аж зубами от злобы заскрежетал. Давно уже никто не позволял себе разговаривать с ним таким тоном. Разве что сам товарищ Берия. И тем не менее он тут же взял себя в руки, расплылся в широкой улыбке, а потом хлопнул себя по лбу, словно только что о чем-то вспомнил.

— Ах, ключ? Это такой маленький ключик с тремя…

— Гессель Исаакович… — твердо повторил Василий, вытянув открытую ладонь.

Скривившись, Шлиман полез в верхний правый карман френча и вынул ключ, а потом положил его на ладонь Василия.

— Но ты должен сказать мне, что это за ключ и откуда он у тебя…

— Это память о моей маменьке, — в тон Шлиману ответил Василий. — Он открывает шкатулку с семейными фотографиями.

Глава 1 Подарок барона 1939 год. Ленинград

Какие бы ни были дали,

Ты их одолеешь в борьбе

И скажешь: «Я выдержал, Сталин,

Я думал в пути о тебе».

В. Акшинский. «Наше счастье»