Мучиться, однако, было за что: проект окупался стремительно, мой счет в банке рос как на дрожжах. Я отремонтировал особняк, обставил его мебелью, у меня появились мажордом, горничная, кухарка, кучер и дворник. Капитану гвардии и его родным не пристало заниматься физическим трудом — это мне доходчиво объяснили в императорской канцелярии. В объяснении был резон: заниматься домом времени не было. Мы с Риком пропадали на полигоне, Ула поступила на фельдшерские курсы, семья собиралась только за ужином. В Петрограде сестра освоилась быстро. Щебетала по телефону, ругала зануд-преподавателей, канючила у меня билетики для подруг. В гостиной дома стояла приличная плазма, я предлагал Уле смотреть кино здесь, но приглашать подруг к себе она почему-то не хотела.
С прислугой помог Мефодий. В канцелярии двора мне дали список, но Гущин даже смотреть не стал.
— Бездельники и воры! — хмыкнул презрительно. — У Государя воровали — и у тебя станут. Есть у меня на примете мажордом, как раз место ищет.
— Рассчитали? — спросил я.
— Хозяин умер, двадцать лет ему служил.
Пров мне понравился. Степенный, представительный, как английский лорд, он держался вежливо и с достоинством. Впечатлению способствовали пышные ухоженные бакенбарды. Единственным отличием от лорда были уши Прова, хотя насчет ушей я готов был поспорить. Кто знает, какие они у лордов, учитывая, что «лаймы» не один век толкались в своих колониях, путались с туземками, а после натащили их в страну? Пров запросил пятьдесят рублей в месяц, я не торговался. Мажордом подобрал остальных слуг, организовал их работу. С этого дня я забыл о быте. Утром нас ждали завтрак и чистое, выглаженное платье. Одежда более не валялась на полу, в доме было прибрано, на полигон и обратно нас везла пролетка, по возвращении в дом ждали ванна и вкусный ужин.
В благодарность я разрешил прислуге смотреть фильмы. Рачительный Пров это немедленно использовал. Отныне провинившийся слуга лишался очередного сеанса (в случае тяжелой вины — двух и более), это считалось серьезным наказанием. Единственное существо, которому наказание не грозило, был найденыш с носочками на лапках. Ваське в доме позволялось все: лазить по шторам, ронять на пол горшки с цветами, воровать мясо и лизать неосторожно забытую на столе сметану. Некогда жалкий комочек превратился в наглого котяру, уверенного, что в доме он главный. Я попробовал поставить его на место, это вызвало негодование Улы и укоризненные взгляды Прова. Я отступил, но велел, чтоб представитель кошачьих на глаза мне не попадался. Приказу только обрадовались. В доме шло негласное соперничество за право тискать хулигана, причем, к моему удивлению, в списке претендентов значился и Пров. Я замечал серые шерстинки на его брюках, а однажды, спустившись в гостиную, застал трогательную сцену. Пров сидел в кресле и гладил разлегшегося на коленях Ваську. Котяра довольно мурлыкал, а лицо Прова лучилось радостью. Я вздохнул и вернулся к себе.
В короткое время у меня появился дом, семья, деньги и положение в обществе, но я не ощущал себя счастливым. То, что я видел в доме Ливенцова, не давало мне спать. Нападение очхи помешало мне выяснить отношения с Александрой — было не до того. Честно говоря, я обрадовался — разговор меня страшил. Александра уехала, а на меня свалились заботы. Я стал забывать происшедшее, но с приездом в Петроград воспоминания вернулись. Почти на каждом званом вечере я видел Александру. Безукоризненно одетая, причесанная и невозможно красивая, она являлась, как фея из сказки; видеть ее было радостно и мучительно одновременно. Александра шутила, смеялась, танцевала; я смотрел на нее, подпирая стенку. При встрече мы раскланивались, но не более. Мы не подходили друг другу. В высшем свете я был чужак, а она в нем жила. Она не заговаривала, а я не знал, стоит ли попытаться. Я ловил ее взгляды, но не мог понять: что в них? Смущение? Презрение? Жалость? На вечера Александра являлась одна. Меня это злило: у нее был жених, почему они не вместе? Мне стало б легче, будь это так. Как бы то ни было, но с сердечными муками следовало рвать, и я придумал.
Улу интересовали мои вечерние отлучки, я предложил ей составить компанию. Я понимал, что нарываюсь на скандал — веев в высшем обществе не привечали. Передо мной закроются двери лучших домов — вот и ладно.
Ничего не подозревавшая Ула побежала по портнихам, в доме начались примерки. К процессу подключили нас с Риком, но главным консультантом выступил Пров. Вкус у него оказался отменным. Платье с открытыми плечами, высокая прическа, изящные туфельки и нитка жемчуга на тонкой шее преобразили Улу. Перед нами стояла женщина, красота которой только начала расцветать, смущенная и милая. Не представлялось, что это романтическое существо совсем недавно доило корову и ставило в печь горшки с кашей. Даже Рик, скептически воспринявший идею, одобрительно хмыкнул.
— Они там все упадут! — сказал я Уле и добавил: — Если будут кривиться, не обращай внимания — это от зависти!
Сестра засмеялась и протянула мне руку. Наше появление взорвало вечер. Прическа не скрывала ушки Улы, но если б и скрыла, распознать в ней вейку не составляло труда. Для усиления впечатления я повел кузину по залу, представляя знакомым. Это возымело незабываемый эффект. Приличия не позволяли гостям выказать истинные чувства, они что-то бормотали и кланялись. Лица дам каменели, а вот мужчины, особенно молодые, смотрели на Улу с нескрываемым интересом. Завершив обход, я отлучился в буфет, а когда вернулся, Ула плясала с офицером. Я не подозревал, что она умеет танцевать, и с удовольствием стал смотреть. Танцы были слабым местом моей программы: я опасался, что Улу не пригласят. Сам я танцевал, как слон на барабане.
Музыка смолкла, офицер галантно поклонился Уле и подвел ее ко мне. Кузина раскраснелась и запыхалась, но выглядела счастливой. Я рассмотрел ее спутника. Он был пониже и поуже в плечах, но с изящной, стройной фигурой. Четыре звездочки на погоне с одним просветом — штабс-капитан. Мундир военного летчика, чрезвычайно редкий в Петрограде, облегал его без единой морщинки. У летчика было открытое, приятное лицо, пробуждавшее мгновенную симпатию.
— Господин Князев! — Он щелкнул каблуками. — Возвращаю вашу очаровательную спутницу.
— Могли б не возвращать! — заметил я. — Она не натанцевалась.
Ула шлепнула меня веером по руке, летчик засмеялся.
— Князь Горчаков! — Он склонил голову. — Николай Сергеевич!
Жених Александры! Под ложечкой у меня похолодело, но я нашел в себе силы представиться.
— Давно мечтал с вами познакомиться, — продолжил Горчаков, — все случая не было. Говорят, готовите необычную роту. Хотелось бы взглянуть.
— Приезжайте на полигон! — предложил я. — Посмотрите, заодно поучаствуете. Мы начинаем в восемь.
— Непременно! — поклонился он.
Заиграла музыка, и князь повел Улу танцевать. Вернулись мы поздно, но легли не сразу. Ула не успокоилась, пока не поделилась впечатлениями с Риком и Провом; если б остальная прислуга оказалась в доме, она поделилась бы и с ней. Когда брат с сестрой отправились спать, Пров подал мне коньяк.