- Алонзо, я слушал Джанори, когда он излагал подобное. Потом они вдвоем с дедом кричали всю ночь, и так друг друга называли, что я не рискну повторить. Магур отказался признать, что осадок в душе можно допускать, как таковой. Дед ужасно возмущался, твердил, что ваша вера - пристанище для слабаков и бездельников. Если ребенок растет трусливым, это позор. В каждом поселке есть столб для игр, мы по доброй воле встаем к нему еще в семь лет, первый раз испытывая свою душу. Взрослые допускают очень жесткие игры, но травница всегда бывает рядом, когда проходят большие испытания. Мы так чтим закон мира. Надо пройти через боль, роднясь с духами и обретая их силу. Надо отринуть слабость, надо научиться сохранять ясный рассудок... Или придется никогда не получать взрослое имя и не иметь права говорить на совете.
- Это дикость.
- Ты много слабаков насчитал на нашем берегу? Моя мама всегда боялась волков. Но когда мужчины ушли на большую охоту во время войны, потому что совсем не было пищи, она и иные малыши сидели с ножами и копьями, охраняли поляну. Больше было некому, понимаешь? Трусы сдохли в ту зиму, разбежались по лесу, и мы не храним в памяти их имен. А облезлая волчья шкура до сих пор лежит у меня в комнате, у кровати. Осадок на дне души - это отговорки для слабаков. Все.
- Но ты сам весной был весьма близок к переполнению чаши тьмы, - напомнил Алонзо. - Разве не так?
- И это убило бы меня, если бы не одумался, так и надо, так честно. Но я справился, а Плачущая указала мне край пропасти и остерегла. Идти дальше или остановиться на краю - только мой выбор. Ты прав в том, что наши души не всегда чисты. Но мы не полагаем это допустимым и стараемся излечиться. А вы миритесь с некоторой долей грязи. Сперва такой, на ноготь. Потом чуть побольше...
- И снова ересь! Мы не миримся, мы усердно молимся, обращаемся к покаянию и очищаем душу через свет истинной веры. Мы принимаем помощь Дарующего.
Оптио возмущено всплеснул руками. Замолчал надолго, вглядываясь в закат, краски которого, как нити только что набранного узора, все плотнее сбивались пряхой-ночью к линии горизонта. Ветер едва дышал: надо думать, тоже любовался закатом.
- Не надо спешить, мы сделали первый шаг, ты признал наличие двух чаш... - утешил себя оптио. И добавил иным, деловым тоном. - Ичи, я просмотрел свои записи. Ты не лгал, но ты слишком охотно делился. И ты прав, мне надо больше узнать о вашей вере. Но теперь я желаю получить один важный ответ. Он поставил бы все на свои места... Или вынудил меня не спать ночь и искать иное объяснение. Наставник жив?
Сын вождя поглядел на старого оптио с нескрываемым уважением. Так быстро и так точно найти разгадку сговорчивости пленника! Не зря неведомый ментор избрал Алонзо для важного дела. Удивительного: требующего не силы тела и не выносливости даже. Иного. Может, не так уж плохо и ложно люди моря именуют душу - стержнем. Тридцать лет в чужом мире - и все еще с верой в то, что было важно в юности. Или с упрямством, которое тоже можно уважать.
- Он умер. Магур его убил. Дед вернулся в столицу едва живой... от усталости. Ты не знал, ты был возле пещер.
- Красная бусина и все прочее более не имеет силы и не может пригодиться, - устало вздохнул оптио. - Понятно... то-то ты взахлеб делился. Ичи, твое поведение не останется безнаказанным. Семь дней проведешь под замком, на хлебе и воде. Я прослежу, чтобы хлеба было действительно мало. Ты разозлил меня. Следующий раз тебе будет хуже. У меня есть время, понимаешь? Много времени. И лучше тебе разговаривать со мной, чем с иными помощниками ментора. Ты для них будешь всего лишь еретиком и дикарем. К тому же рабом, поскольку ваш берег мы считаем своей колонией. Подумай об этом. Я предлагаю тебе не просто принять веру в Дарующего и покаяться в ереси. Я пытаюсь спасти твою жизнь, Ичи. Частично ради своих целей, частично во имя некоторого уважения к твоему деду. Я кое-чем обязан ему. А теперь иди, чадо. Постись и молись... хоть кому-нибудь.
Семь дней прошли быстро и не принесли в душу покоя. Отозвавшись раз, асхи смолк. Переменилась погода, ветер завыл зимним голодным волком, вспугнул стадо серых беспросветных туч и погнал от берега зеленого мира на корабль, словно желая покарать предателей. Ичивари лежал, вслушивался в скрипы и стоны корабля, в удары волн по бортам, в топот сороконожек-дождинок... Он слышал о качке, но лишь теперь сам испытал её. Нескончаемую, разнообразную. Если бы не удар по голове, если бы не тошнота, донимавшая и без того ночами, шторм удалось бы перенести легко, сын вождя в этом не сомневался. Но теперь приходилось терпеть и мириться с неизбежным. Несколько исправляла настроение лишь одна мысль: оптио наказал голодом, вот смешно-то! Награди он сытостью - причинил бы куда большее страдание.
На восьмой день тот же слуга разбудил и проводил в каюту Алонзо, невозмутимого и не пожелавшего хоть как-то отметить состояние здоровья пленника. Оптио указал рукой на тот же табурет у стола. За узким оконцем синело промытое дождем небо, тонкая полоска солнечного света делила каюту надвое, отрезала Ичивари от оптио и мяса на тарелке, одинаково противных и вызывающих тошноту уже своим присутвием...
- Вопрос на сегодня, - сухо и строго молвил оптио. - Как подбирал себе учеников твой дед?
- Не знаю.
- И все?
- Хороший ответ. Короткий и точный.
- Я хотел бы услышать и длинный, пусть даже менее точный.
- А я желал бы понять, каков смысл в моей клятве, если она нарушается тобой в любое время и с легкостью? Или я посол, или раб.
- Это не мой выбор, скорее твой. Я буду представлять тебя людям сэнны, как посла. Если ты примешь веру и отречешься от ереси, орден возьмет тебя под защиту, и король прислушается, у него не останется выбора... Но еретика и дикаря я вынужден буду передать людям короля, напрямую. Дальнейшее домысли сам.
- Ты солгал мне.
- Твоя клятва тоже действительна лишь до прибытия в порт. Возле берега Тагорры можешь делать любые глупости и даже пытаться покончить с собой. Уж на два-три дня я смогу обеспечить охрану и все прочее. - Алонзо показал в улыбке редкий стариковский заборчик уцелевших зубов. - Ты проиграл мне первую игру, чадо. Нет опыта... Сочувствую. Чем хороши махиги: вы держите слово. И ты не исключение, ты ведь внук славного вождя Магура и великого воина Ичивы, ты не опозоришь их имен отказом от данного слова. Хватит сверкать глазами. Отдышись и подробно изложи ответ. Я настаиваю.
- Я не знаю. Мне всего семнадцать, я самый младший из учеников. Как я могу знать о прежних, если дед больше никого не присматривал, обучая меня? Я седьмой, понимаешь? Более семи учеников обычно не берут.
- Кто не берет?
- Те, кто наставляет лучших. Способных стать ранва.
- Для кого? Мы уничтожили эту заразу, ваших шаманов, именуемых мавивами! - возмутился Алонзо. - Я знаю точно, я тридцать лет копил сведения и все проверил многократно. Потому и не могу понять: зачем так надрывался Магур? Зачем всю душу вкладывал в нелепых безродных мальчишек? Зачем, если каждый раз наставник их отнимал и переделывал под себя, наглядно показывая, что у всякого есть две чаши, и тьма в нас сокрытая - неустранима без веры истиной, зато сильна и жадна до ереси...