Черный нищий точно выводил мелодию, и русские слова звучали почти чисто, без акцента. А вдоль кромки тротуара медленно ехала полицейская машина.
«Провокация! – рявкнул в голове чужой голос. – Если ты проявишь малейшую агрессию, он тут же затеет драку, тебя заберут в полицию, а ему дадут убежать. Нет, ерунда. Кому и зачем это нужно? Глупая случайность. При чем здесь “Катюша”? Откуда он так хорошо знает русский?»
В сотне метров маячил ряд желтых такси со светящимися клетчатыми башенками на крышах, и Григорьев побежал, помчался, разрывая лицом косые нити дождя. Зонтик вывернулся наизнанку. Полицейская машина не остановилась и не прибавила скорости. Нищий отстал, но громко, мерзко засмеялся вслед.
Оказавшись в теплом сухом салоне, он попытался унять одышку и собраться с мыслями. Что, собственно, произошло? Резидент предложил ему уйти к американцам, то есть стать подлым предателем? Или благородным героем, нелегалом? Бред. Слова ничего не значат, эмоциональные оценки не работают. Кумарин решил использовать его в своей хитрой игре. Ведь правда, державные старцы скоро помрут, и вместе с ними рухнет прогнившая система. Придут молодые прагматики, бодрые, амбициозные, лишенные всякого почтения к дряхлой маразматичке Идеологии. Кумарин хочет вписаться в их ряды. Ему нужны свои люди в ЦРУ, чтобы контролировать денежные потоки с запада на восток, на развал системы социализма, и обратно, с востока на запад, на частные банковские счета энергичных прагматиков, которые возьмутся осуществить благое дело развала. Стало быть, за предложением резидента не кроется никакой ловушки? Допустим, что так. Теперь Макмерфи. Он начнет ломаться, как барышня, повторяя: “Может, не надо? Может, все не так страшно?"
Ну что ж, придется поторговаться, потихоньку начать скидывать Кумаринский агентурный “балласт”. Правда, тут есть одна хитрость. Григорьев никогда не сдавал Макмерфи своих, то есть сотрудников КГБ, работавших за рубежом под дипломатическим или иным прикрытием. Он предпочитал “светить” людей типа Скарлатти, граждан Америки или Западной Европы, завербованных КГБ. Так ему было проще. Так оставался в душе укромный уголок, чистый и светлый, где обитала слабенькая, но пока живая, вера в собственную порядочность, куда он мог иногда забиться, спрятаться от самого себя, когда становилось совсем уж гнусно.
Весь Кумаринский “балласт” состоял именно из своих. В список входили нелегалы, внедренные главным образом не в государственные, военные и разведывательные, а в экономические структуры. Это в определенном смысле подтверждало серьезность намерений резидента. Он расчищал себе пространство для маневра. Готовясь к глобальным переменам, он стремился сожрать побольше чужих пешек и ферзей, чтобы продвигать вперед свои фигуры.
"Может Макмерфи заметить разницу? – спросил себя Григорьев, когда такси свернуло на Борроу авеню, – в принципе да. Но его это скорее порадует, чем насторожит”.
– Сэр, какой номер дома? – спросил шофер сквозь круглое дырчатое окошко в пуленепробиваемом стекле, разделявшем салон.
Григорьев назвал номер, взглянул на счетчик и полез во внутренний карман плаща за бумажником. Его там не было. Его не оказалось ни в пиджаке, ни в портфеле. Счетчик высвечивал сумму в десять долларов. Пошарив по карманам, Андрей Евгеньевич с трудом набрал восемь мелочью.
– Не могу найти бумажник, вероятно, забыл в конторе, – объяснил он шоферу, высыпая монеты в его ладонь, – вот все, что есть. Если вы подождете, я… – Он вдруг запнулся и застыл с открытым ртом. В зеркале он увидел Клару.
Она шла быстрым широким шагом от автобусной остановки. Голова низко опущена, пальто распахнуто. В руках ни зонтика, ни сумки. Ничего. Впервые за их короткую совместную жизнь внезапное появление жены вызвало у Григорьева целую бурю живых эмоций: радость оттого, что можно взять у нее два доллара и расплатиться с таксистом, страх, потому, что она должна в это время находиться на службе, завтра у нее выходной, послезавтра утром он летит в Москву. Уходить следовало сегодня, этой ночью. Резидент успел рассказать ему, что Клару уже обработали, пока правда мягко. Ее попросили быть бдительной, наблюдать за мужем, чтобы не дать ему запутаться, сбиться с пути.
– Она может помешать вам, так что уходите прямо сегодня. Незачем тянуть, – посоветовал Кумарин.
Оказавшись напротив многоквартирного дома, в котором жила большая часть сотрудников советского посольства, Клара задрала голову, посмотрела на их темные окна на десятом этаже.
– Все нормально, вон идет моя жена, у нее наверняка найдется пара долларов, – успокоил Григорьев шофера, приоткрыл окно и громко окликнул Клару.
Она вздрогнула, тревожно огляделась, бросилась к машине так стремительно, словно он позвал на помощь, потом, не задав ни единого вопроса, протянула шоферу деньги.
– Почему такси? Почему ты не поехал домой на машине? – спросила Клара, когда они вошли в лифт.
– Выпил водки, – глупо хихикнул Григорьев, – решил расслабиться в конце рабочего дня.
– То-то я чувствую, пахнет от тебя, – Клара поправила ему воротник пиджака, провела ладонью по щеке, – тебе же нельзя водку, у тебя от нее изжога.
Лифт остановился. Когда вошли в квартиру, при ярком свете лампы в прихожей Григорьев заметил, что у Клары сапоги надеты на голые ноги.
– Колготки зацепила, – спокойно объяснила она, поймав его удивленный взгляд, – они темные, дырища гигантская, на самом видном месте, пришлось снять в туалете. Так вроде бы приличней. Вообще, отвратительный день. Зуб разболелся, выпила две таблетки аспирина, не помогло, пришла на работу, чувствую – терпеть невозможно. Отпросилась, зашла к врачу. Вот, теперь придется вставлять, – она оскалилась, оттянула щеку. В нижнем ряду зияла яма, черная от запекшейся крови.
– Да, ужасный день, – вздохнул Григорьев, – а что, нельзя было зуб сохранить?
– Не-а, – она тяжело опустилась на скамейку, сняла сапоги, – там воспаление внутри, в десне, у самого корня. Заморозка отходит. Больно.
– Иди ложись, я принесу тебе чаю, – автоматически проговорил Григорьев, вспоминая, что было в бумажнике. Паспорт. Водительские права. Чуть больше сотни долларов. Фотография Маши. Кажется, все. Возможно, это даже к лучшему. Если документы подбросят, появится шанс смягчить скандал, во всяком случае, на первых порах. Советского дипломата похитили или убили, что-нибудь в таком роде…
Из глубины квартиры явился сонный кот Христофор, изогнулся дугой, сладко потягиваясь, потерся о ноги хозяев. Григорьев взял его на руки, стал почесывать за ухом. Кот заурчал. Андрей Евгеньевич так глубоко задумался, что на минуту забыл о Кларе, которая застыла рядом, босая, растерянная, тихая.
– Пожалей меня, Андрюша, – пробормотала она и, сгорбившись, ткнулась лбом ему в плечо.