Стокер и теперь не без труда узнал его. Выглядел Сэйерс голодным, затравленным и совсем не походил на того чемпиона, с которым Стокер встречался не так давно.
— Чем вы занимаетесь сейчас? — спросил Стокер.
— Прячусь, Брэм. Вы, наверное, слышали, в чем меня обвиняют.
— О вас говорят во всех кругах, близких к театру. Думаю, во всей Англии не найдется салона, где бы о вас не вспоминали.
Говоря так, Стокер обернулся и осмотрел лестницу. Сэйерс поднял руки, показывая, что у него нет оружия и он не собирается ни на кого нападать.
— Брэм, не зовите сюда людей. Вы самый объективный человек из всех, кого я знаю. Прошу вас, выслушайте меня. Я понимаю, мы с вами едва знакомы, но мы же коллеги, разве не так?
Стокер оглядел собеседника. Сэйерсу повезло — костюм, хотя и несколько старомодный, шел ему, и в нем вполне еще можно было появляться на улице. Основная одежда театра предназначалась для классического репертуара либо вовсе для исполнения пьес, отражавших времена Средневековья.
— Как вы умудрились выжить?
Сэйерс покачал головой.
— Ночами прятался в ямах в придорожных лесах, временами дрался за деньги на ярмарках. Добравшись до Лондона, несколько ночей провел в грязных кварталах, среди бездомных, спал на канатах и бельевых веревках.
Кроме вас, мне не к кому обратиться за помощью. И если вы не поможете, что ж… знайте по крайней мере, что я невиновен. В этом случае меня все равно когда-нибудь схватят и повесят, но за преступления, которые я не совершал.
Стокер несколько минут разглядывал разыскиваемого полицией Сэйерса, затем посмотрел вверх и прислушался. На сцене шел второй акт. Слов Стокер не разобрал, просто догадался по переливам и интонации голоса Ирвинга, звеневшего временами кинжальной сталью. Ирвинг играл Макбета, и играл потрясающе. В его исполнении Макбет из человека, либо раздираемого сомнениями, либо ставшего злым под влиянием несвоевременно произнесенного пророчества, превращался в стрелу зла. Он вывел образ, прямо противоположный привычному. Ирвинг показывал им злобного, стремившегося к власти тирана, а слова ведьм всего лишь открывали ему дверь к цели, которую он всегда вынашивал в своем сердце.
— Оставайтесь здесь, — произнес Стокер. — Полагаю, вы сильно проголодались. Когда зрители разойдутся, актеры с отдельными приглашенными соберутся на ужин на сцене. Я принесу вам какой-нибудь еды. Да, и еще — постарайтесь не шуметь.
Лондон
Январь 1889 года
Ранним морозным зимним утром, примерно в половине третьего, Том Сэйерс неожиданно для себя проснулся. Наверное, от холода. Вставать с постели ему не хотелось, но он все-таки заставил себя откинуть одеяло и подняться, надеясь стряхнуть плохое настроение. Стоя у окна, он несколько минут молча разглядывал луну.
Том снял номер в скромной гостинице «Генерал Гордон», расположенной на одной из центральных улиц района Спитафилдс. Из окна комнаты, находившейся на втором этаже, ему виднелась буква «а» названия гостиницы. Буквы стояли далеко друг от друга, поэтому надпись растянулась на всю верхнюю часть фасада. В книге прибытия Том отметился как Джон Тарлоу, столяр-краснодеревщик, приехавший в Лондон в поисках работы. Он хотел взять полный номер, но ему предложили только двухсменный. Значение этого слова выяснилось очень скоро. В комнате фактически жили двое — он и молодая женщина, работавшая ночами в пекарне. К семи утра помещение следовало освободить, туда приходила пекарша, отсыпалась до семи вечера, после чего Сэйерс мог вернуться.
Луна исчезла за плотной пеленой темных облаков, нависших над самыми крышами зданий. Казалось, еще немного, и тучи опустятся на улицы, обволокут их мрачной туманной мглой. В рядах невзрачных серых домов жили семьи скромного достатка. Это был Город Унылых Буден, лондонский Ист-Энд.
В тот вечер их нежданной встречи Стокер хоть и вел себя настороженно по отношению к Сэйерсу, но не предал его, полицию не вызвал. Три часа напряженного разговора закончились тем, что Брэм в конце концов поверил Тому. В душе Сэйерс не очень-то рассчитывал на понимание и не удивился бы, если Стокер явился к нему с полицейскими за спиной, а не с булкой хлеба, добрым куском ветчины, шестью картофелинами, завернутыми в салфетку, и бутылкой пива в руках.
Сэйерс с жадностью набросился на еду. Изредка отрываясь от нее, он поведал Стокеру свою историю. Впоследствии стало известно, что Стокер не только поверил ему, но и, побывав в нескольких театральных салонах, а также у некоторых своих знакомых — актеров, управляющих театрами, рекламных агентов, — везде как бы вскользь упоминал о Сэйерсе, выражая сомнение в его виновности. Мнение Стокера поддержали почти все за исключением нескольких завистников.
Стокер пытался оправдать Сэйерса еще и потому, что видел, как Каспар, едва державшийся на ногах, подходил к поезду в тот вечер в Мидленде, когда Сэйерс просил Брэма сделать все возможное, чтобы задержать состав. Непристойное поведение Каспара придавало дополнительный вес словам Сэйерса. В результате Стокер понял главное — Сэйерс стал жертвой жестокого обмана и подтасовок. Именно Тома приняли за убийцу, а истинный преступник, порочный, с проклятой душой, оставался чист перед людьми и законом. Сэйерс увидел, что мир Стокера не терпит обмана; он, вероятно, был несколько прямолинеен, но в нем мерзавца считали мерзавцем, а честного человека — честным.
«И слава Богу», — думал Том.
Как и ожидал Сэйерс, в гибели Каспара обвинили его. К списку преступлений приписали еще одно. Находились даже такие, кто считал его виновным во всех убийствах, происходивших тогда в Ист-Энде, жертвами которых стали преимущественно уличные девки, хотя Сэйерс в то время побирался и трясся в ознобе в Оксфордшире.
Сэйерс мог бы найти для себя место более безопасное, чем гостиница, но она устраивала его невысокой ценой. Ничего дешевле он не нашел. Стокер разрешил ему взять кое-какую одежду из театрального реквизита, дал немного денег, но Сэйерс не ожидал, что Брэм и дальше станет поддерживать его. Да он и сам не желал быть для Стокера обузой или нахлебником. Гом собирался направиться в Брикстон, где в его доме, арендную плату за который он внес сразу за полгода, хранилась вполне достаточная на первое время сумма денег и кое-какие драгоценности.
Однако в Брикстоне Сэйерса ждало очередное несчастье — хозяйка дома, наслышанная о его злодеяниях и решив, что в конце концов полиция его схватит, сдала жилище другим людям. И хотя Сэйерс уже свыкся с бедами, от такой несправедливости в душе остался очень неприятный осадок.
В центре улицы, недалеко от гостиницы, прохаживался полицейский патруль, который в Ист-Энде ввели после серии убийств в бедняцком районе Уайтчепел, хотя люди поговаривали — в то время ходило много слухов, — что преступник утонул и имя его полиции известно. Сэйерс отвернулся от окна и забрался в постель. Как обычно, он старался не думать о простынях. В двухсменном номере их не меняли неделями. Эта гостиница считалась еще более-менее респектабельной; в других ночлежках существовали и трехсменные комнаты, где постояльцы чередовались каждые восемь часов. Простыни там были еще грязнее.