— Давай, брат, по счету три разжимаю и ты его выпускаешь, — глядя строго в гляделки Фомича, скомандовал Лукреций.
Фомич с зажатой обонялкой дернул передним ухом.
Лукрецию это понравилось.
— Три, — сказал он и отпустил обонялку.
— У-ф-ф-ф! Ф-у-у-у, — ударило ему в лицо клубящееся облако спор уснуженного инея.
— Да не в меня, не в меня, — пытался увернуться Лукреций, покрываясь изморозью.
Не тут-то было. Фомич выпускал иней широким фронтом, и увернуться от него было никак не можно. Лукреций отер лицо и наставительно произнес:
— Смотри, как надо.
Он взял в одну верхнюю блюм, а другую изготовил к моментальному действию. После чего прикрыл гляделки и не торопясь всосал блюм. Затем быстрым отрывистым движением забросил кусочек приаме в глотательницу, немного покатал его там, и наконец выпустил несколькими порциями уснуженный иней, который медлительными ламинирующими кольцами стал подниматься вверх, под самый потолок.
— Вишь, как вверх пошло, не скоро дождям литься.
— Давненько я такого не видел, — сказал Ширь, лично поднося еще одну порцию приаме к столику Фомича и Лукреция. — Так только один парень за всю мою жизнь всасывал зеленуху. Ну ты вылитый Лукреций, даже иней как он выпускаешь. Этому ж не научишься.
— Хм, — довольно хымкнул Лукреций, — вот ведь как.
— Но ведь ты не Лукреций? — неуверенно спросил Ширь.
— Лукреций! — улыбнулся Кеша. — Герой Галактики, друг лесопроходимцев, Техник-Наладчик, ну и т. д.
— Да врешь ты все, — вздохнул Ширь и отошел от стола. А себе в обонялку добавил: — Хотя и врешь — тоже как он.
Фомич между тем отходил от выпитого. Несколько придя в себя, он принялся вещать, не обращаясь специально ни к кому из сидящих в зале. Голова его запрокинулась, взгляд мутноватых гляделок уперся в восходящую Сверхновую, готовую вот-вот возгореться и озарить все вокруг.
— Время, Кеша, такая загадочная штука… Время — это овеществление Уникальности. Уникальность сама по себе может пребывать где угодно. Но лишь вступит она в контакт с Вещественностью, сразу облекается в одежды, кои и есть время.
— Ну да? Не загибаешь?
— Нет, еще нет. А вот теперь держись. Аборигены наши, думаешь, как действуют? Знаешь ведь, как выращивают дерево Нагуайя. Процесс делится на четыре этапа вмешательства. Сперва ты садишь зерно в особо приготовленную и соответственно унавоженную почву. Это раз. Но из первого шага логически вытекает следующий — подгонка стебля и распушение первых соцветий…
— Ну а как же, само собой.
— Вот. Раз мы это сделали, волей-неволей придется переходить к третьему этапу вмешательства — обрезанию кроны, где уже скопились дурнопахнущие побеги и отяжелевшие ветви. И четвертый этап — обрываешь все сочные плоды, в свой срок, разумеется. Я называю это — целевая необходимость.
— Ну и к чему все это?
— Точно так же действуют и аборигены! Всю область исторического времени они, как операционное поле, разбивают на этапы вмешательств. Сами же аборигены вне вещественности и потому вне времени. И оттуда все временнОе поле видится им одним целым. Представь — ты совершаешь первое воздействие на Галактику. Но, сделав это, ты вынужден в силу целевой необходимости совершить следующее вмешательство. И так далее. Чем дальше, тем более масштабные вмешательства необходимы.
— Проехали. Только вот проблема — аборигены-то вне времени, стало быть они могут вмешиваться в один и тот же этап множество раз. Ну вроде как мы с карликами красными, хотя там пространство, а у тех — время.
— Нет, брат. В один момент, в один этап можно войти один лишь раз!
— Не верю, Фомич, извини. Это старая гуманоидная байка.
— Охотно извиняю, мон шер. В таком случае вернусь к Уникальности. Вмешательство — во что происходит? В Уникальность. А Уникальность потому и Уникальность, что ничего в ней не повторяется. Поэтому, кстати, невозможны петли времени, машины его же и прочие гуманоидные фантазии.
— Тогда, стало быть, время как бы есть и у аборигенов?
— Я тебе больше скажу, и в Мнимом Мире оно было. Только у каждого свое. Это общего нет гам. Вещественность же общим временем обладает. И только общим. А в смысле индивидуального времени общение Уникальностей может протекать во всех мирах и реальностях — вещественность с хронологичностью, и даже Мнимый Мир с Реальным. Весь вопрос — кто что умеет делать, кто на что учился? Аборигены, к примеру, знают свое дело — влиять ментально на Вещественность. Такие пироги, брат.
— Да? Ну тогда я спрошу тебя о главном, Фомич. Что такое Третья Концепция Равновесия? Я твоих слов на Консилиуме не забыл. И в Отстое что-то такое мелькало в разговорах. Только мимо сознания проходило.
— Я начну с Первой, не возражаешь?
— Да нет, отчего ж.
— Про Первую мы все знаем.
— Да ну?
— Знаем, знаем. Какова была психологическая доминанта у гуманоидов?
— Это я и в самом деле знаю. Жажда творчества, переворотить все в Галактике, перекроить мироздание на свой лад, заселить все сверху донизу, что ж еще?
— Вот-вот. И как мы такую доминанту обозначим?
— Ну-у…
— Как активно-вещественную. Все у этих гуманоидов — и цель, и средства — сосредоточены были в сфере вещественного.
— Точно.
— Любая же концепция равновесия — это желаемое длительно стабильное состояние, и способ его достижения. Ну, способ гуманоидов нам известен…
— Более чем.
— Тогда переходим ко Второй, негуманоидной. С которой я вел непримиримый бой.
— Да, как вчера все было. Я перед пультом Координатора Фомича, потею как последний Техник. Ты закручиваешь, да так, что никак в толк не взять — куда, да зачем и за что…
— Ха, а ты был хорош, поверь мне. Молодцом держался! Но я не о том, а о Второй Концепции, она же единственная для этих кэсэушных хмуроиков. Их психологическая доминанта — покой вещественности. Отсюда все это безобразное насилие над природой. Она ведь тоже пожить хочет, у нее свои законы. И в них покой вписан одной лишь относительной строкой.
— Ладно сформулировал. И?
— Опять незадача — дальше вещественности и их интересы не шли. Поэтому никакого настоящего смысла в их деятельности, как и у гуманоидов, не просматривается — там зачерпнуть, туда вылить, то подкачать. Тоска зеленая. А если подумать — опасные игрушки. Но вот Третья!..
И Фомич многозначительно умолк, перейдя к созерцанию Сверхновой.
— А Третья? Не томи!
— А не заказать ли нам чего-нибудь посущественней? Ведь с Отстоя ничего толком не глотали.
— Да ну его, не затем живем.
— Вот за это я тебя и люблю, Кеша. За широту. Так за нее и выпьем же!