— Ну, надо же, Пеллинор! Я польщен, — промурлыкал Кернс.
— Пошевеливайся, Уилл Генри. Нам предстоит долгая ночь, так что тебе надо будет еще заварить нам чаю и приготовить что-нибудь перекусить.
Кернс стянул перчатки, снял шляпу, расстегнул плащ-пелерину и сбросил все это мне на руки.
— Там два саквояжа, три дорожных чемодана и один большой деревянный ящик, мастер Генри, — поставил он меня в известность. — Саквояжи ты сможешь унести сам, чемоданы и ящик — не сможешь, но если добавить к стоимости проезда поощрительную сумму, кучер тебе поможет. Предлагаю чемоданы унести сразу на конюшню. А саквояжи и ящик надо будет поднять ко мне в комнату. Будьте очень осторожны с ящиком: содержимое чрезвычайно хрупкое. И чашечку чая потом — было бы воистину великолепно. Представляете, здесь в поезде не подают чай! Америка до сих пор потрясает меня своей нецивилизованностью. Я пью чай со сливками и двумя ложечками сахара, мастер Генри. Ну, вот и славно, хороший мальчик.
Он подмигнул и взъерошил мне волосы, потом хлопнул в ладоши и сказал:
— Ну что ж, джентльмены, за работу? Может, у вас был и трудный день, Роберт, но ночь будет куда труднее, уверяю вас!
Мужчины удалились в библиотеку, а мы с кучером, которому я заплатил за помощь, принялись разгружать багаж гостя. Самым громоздким оказался вышеупомянутый деревянный ящик. Хотя он был и не тяжелее чемоданов, отнесенных нами на конюшню, но имел длину шесть футов и был обернут гладкой шелковой тканью, так что его никак было не ухватить как следует. Особенно трудно пришлось нам на лестнице, где ящик было не развернуть. Пришлось поставить его вертикально, чтобы затащить за угол. Кучер ругался на чем свет стоит, обильно потел и жаловался на больную спину, руки и ноги и на то, что он не грузчик, а кучер. Мы оба занозили пальцы о деревянную нешлифованную поверхность под шелком и удивлялись, почему было не приделать к ящику ручки и зачем заворачивать деревяшку в покрывало.
Потом я отправился на кухню готовить чай с пирожными и, наконец, вошел в библиотеку, держа в руках поднос. Тут я вдруг понял, что поставил только три чашки, а надо бы четыре, но выяснилось, что О'Брайана нет. Возможно, Морган отправил его домой, не желая, чтобы у зарождающегося здесь тайного сговора был лишний свидетель.
Мужчины стояли, склонившись, вокруг стола, рассматривая карту; Уортроп указывал на определенное место побережья:
— Вот здесь отмечено, где «Феронию» вынесло на мель. Невозможно, конечно, сказать точно, где именно Антропофаги вышли на берег, но вот тут, — он взял газету, которая лежала на верху пачки, — напечатана статья, сообщающая о том, что пропал мальчик. Это было двумя неделями позже и в двадцати милях от моря. Каждый кружок — здесь, здесь и здесь — это потенциальная жертва. О каждом писалось в газетах. Их объявляли либо пропавшими без вести, либо находили изуродованные тела и приписывали это нападению диких животных. Я проставил соответствующие даты в каждом кружочке. Как видите, джентльмены, хотя мы и не можем приписывать каждый случай нападению Антропофагов, в целом линия их продвижения прослеживается — и это путь в Новый Иерусалим.
Все слушали молча. Морган посасывал трубку, которая давно погасла, и рассматривал карту сквозь опущенные стекла очков. Кернс издал непонятный смешок и теперь поглаживал тонкие усы большим и указательным пальцами. Уортроп продолжал; голос его был таким же, как всегда — сухим, бесстрастным, словно он читал лекцию. Он говорил о том, что понимает: маловероятно, что за двадцать четыре года миграции никто не обратил внимания на эти загадочные исчезновения и смерти, но, так как другого разумного объяснения нет, все, видимо, так и было.
Тут Кернс перебил его:
— У меня есть другое объяснение.
Уортроп оторвался от карты:
— Другое что?
— Разумное объяснение.
— С удовольствием выслушаю его, — сказал Доктор, хотя было совершенно ясно, что никакого удовольствия это ему не доставит.
— Прости меня за наглость и бесцеремонность, Пеллинор, но твоя теория — это полная чушь. Накрутил, навертел, усложнил — все это бессмыслица и вздор. Наши ребята-людоеды шли сюда пешком не больше, чем я.
— А у тебя что за теория? Они сели в поезд?
— Это я сел в поезд, Пеллинор. Их вид транспорта был несколько более частным.
— Я не понимаю, — сказал Морган.
— Да все же яснее ясного, констебль! — сказал Кернс со смешком. — Любой ребенок поймет. Держу пари, Уилл уже давно все понял. Что скажешь, Уилл? Какова разгадка?
— Я? Что скажу я?
— Ты — умный мальчик. Уортроп не случайно взял тебя ассистентом. Какова твоя теория случившегося?
Кончики ушей у меня загорелись, и я сказал:
— Ну, я думаю, сэр…
Все трое повернулись и уставились на меня. Я сглотнул комок в горле и продолжал:
— Они здесь, это очевидно, и они должны были как-то сюда добраться, а это значит, что либо они добрались сюда сами и никто этого не заметил, либо… либо…
— Так, так, очень хорошо, Уилл Генри, продолжай. Либо — что? — спросил Кернс.
— Либо кто-то все-таки знал.
Я смотрел в пол. Взгляд Доктора был особенно неприятным.
— Вот именно, — кивнул Кернс. — И этот кто-то знал, потому что именно он организовал их прибытие из Африки в Новую Англию.
— О чем ты, Кернс? — требовательно спросил Уортроп, забываясь, так как разговор начал принимать опасный поворот.
— Кернс? — спросил Морган. — Я думал, его зовут Кори.
— Кернс — мое второе имя, — нашелся бывший хирург, — по материнской линии.
— Это не менее абсурдно, чем моя теория, — настаивал Уортроп. — Предположить, что кто-то привез их сюда, не будучи компетентным, где-то поселил их и кормил… как? Точнее, кем?
— И опять, мой дорогой Уортроп, это вопросы, ответы на которые очевидны. Разве ты не согласен, Уилл Генри? Так очевидны, что это просто смешно. Я понимаю твою близорукость при рассмотрении данного случая, Пеллинор. Должно быть, тебе больно и трудно принять правду и смириться, вот ты и искажаешь факты до неузнаваемости, делая низ — верхом, черное — белым, а квадратное — круглым.
— Джон, ты оскорбляешь меня, — рявкнул Уортроп.
— Джон? Но вы говорили, его зовут Ричард, — захлопал глазами Морган.
— Это кличка, в честь Джона Брауна. Агитатора. Моя мать была, видите ли, американка, сторонница аболиционизма.
— Я — ученый, — настаивал Уортроп. — Я иду туда, куда меня ведут факты.
— Пока не затронуты твои самые глубокие чувства, которые тянут тебя назад. Давай же, Пеллинор! Неужто ты и вправду веришь в свою вздорную теорию? Антропофаги бредут по суше, но их никто не замечает. Двадцать четыре года они умудряются кормиться местным населением и производить на свет ребятишек Антропофагов. И не оставляют после себя ни улик, ни выживших людей, ни свидетелей, пока чудесным образом не появляются на пороге дома того самого человека, который их изучает и не возражает против их компании?