Черневицкий смотрел на Сташевскую исподлобья.
– И что вы предлагаете?.
Алла Львовна выпустила изо рта тонкую струйку бледно-голубого дыма и выдала свое решение:
– Нужно от нее избавиться.
Черневицкий с полминуты обдумывал слова Аллы Львовны, после чего проговорил каким-то тусклым и сиплым голосом:
– Не слишком ли радикальное решение проблемы?
– Возможно, – согласилась Сташевская, выдыхая дым. – Но другого способа нет. Мы не можем рисковать. Вспомните, сколько сил, нервов и средств пришлось потратить, чтобы развеять подозрения милиции после гибели Вероники Холодовой.
Заведующий молчал, мрачно и неподвижно глядя на свои морщинистые руки.
– Надо остановить ее, пока она не сунула нос в лабораторию, – продолжала Сташевская. – И сделать это нужно быстро. Другого способа решить проблему у нас действительно нет.
Черневицкий тяжело вздохнул.
– Но как мы объясним?
– Правдоподобную версию придумать не сложно, – Алла Львовна небрежно махнула рукой. – Надо подключить наши связи.
Игорь Константинович прикрыл глаза, негромко повторил: «Связи…»
– Именно. Главное – не допустить огласки.
Черневицкий не спешил с ответом. Наконец нехотя проговорил:
– Мне кажется, это моя проблема, и решать ее мне.
Сташевская пустила дым уголком губ и отрицательно покачала головой:
– Ошибаетесь, проблема наша. Не забывайте о Добром Самаритянине.
Лицо заведующего помрачнело. Он посмотрел на облачко дыма, расплывающееся в воздухе, и невесело усмехнулся:
– Я бы скорее назвал его злым Серым Волком. Послушайте, а может, нам не стоит так уж сильно его бояться? Мы ведь даже никогда его не видели. Для нас с вами Добрый Самаритянин не более, чем голос в телефонной трубке.
– Голос? – Сташевская чуть прищурила серые глаза и холодно посмотрела на профессора. – Неужели вы считаете гибель Вероники Холодовой случайностью?
Черневицкий стушевался.
– Я… не знаю, – пробормотал он.
– А Плучек?
В глазах Черневицкого промелькнул испуг.
– А что Плучек? Мне известно только то, что Плучек был слишком болтлив. Знаете, Алла Львовна… – тут заведующий покосился на зашторенное окно, словно опасался увидеть за ним чье-то лицо. – С некоторых пор я предпочитаю не задавать лишних вопросов, – договорил он, отвернувшись от окна.
– Я тоже, – тихо отозвалась Сташевская. Затушила сигарету в пепельнице и зевнула. – Игорь Константинович, могу я вздремнуть в комнате отдыха?
– Конечно. Вы здесь хозяйка.
– Увы, не полноправная, – уныло усмехнулась Сташевская.
Проводив Аллу Львовну, Черневицкий вернулся за стол. Прислушиваясь к барабанящему в стекло дождю, погрузился в размышления.
От тяжелых мыслей его оторвал звонок телефона. Черневицкий снял трубку и приложил ее к уху:
– Слушаю вас.
– Здравствуйте, Игорь Константинович, – раздался из трубки глуховатый, вкрадчивый голос.
Несмотря на то что в кабинете было прохладно, у Черневицкого мигом вспотела спина.
– Добрый день, – сипло пробормотал профессор.
– Я хотел поинтересоваться, как наши с вами дела?
– У нас все… нормально.
– Как ведет себя новая сотрудница? Она всем довольна?
– В общем, да.
– Это хорошо. Вера Арнгольц – ваша креатура. Надеюсь, что вы не ошиблись. Всего доброго.
«Всего доброго», – хотел ответить Игорь Константинович, но не успел – собеседник отключил связь.
Брякнув трубку на рычаг телефона, Черневицкий достал платок и вытер вспотевший лоб. Затем вынул из кармана халата блистер с идолом, вытряхнул одну таблетку на ладонь и положил ее под язык…
Все началось почти три года назад. В такой же вот осенний, мрачный день на столе у Игоря Константиновича зазвонил телефон. И точно так же, как сейчас, Черневицкий ответил:
– Слушаю вас.
– Добрый день, Игорь Константинович, – прошелестел в трубке незнакомый голос.
– Здравствуйте, – поприветствовал собеседника заведующий. – С кем имею честь?
– Я звоню вам по очень важному делу. Но для начала я хотел бы узнать: вы действительно лучший психиатр России?
Вопрос сбил Черневицкого с толку.
– Ну… – растерянно проговорил он. – Кое-кто считает, что лучший, но я бы не назвал эту точку зрения бесспорной. А в чем, собственно, дело? Кто вы и чего хотите?
– Я собираюсь оказать вашей клинике финансовую помощь. А что касается моего имени… Зовите меня просто Добрый Самаритянин.
«Очередной сумасшедший», – с досадой подумал Черневицкий. Быстро свернул разговор, попрощался и положил трубку. А два дня спустя на счет клиники пришла сумма, о которой Игорь Константинович не мог даже мечтать.
Вечером Добрый Самаритянин снова позвонил.
– Вы получили деньги? – спокойно осведомился он.
– Да, – Черневицкий был взволнован. – Я бы хотел поблагодарить вас за поддержку и…
– Не стоит благодарности, – холодно оборвал его излияния собеседник. – Вы получили деньги. Значит, с сегодняшнего дня работаете на меня. Я буду контролировать каждый ваш шаг. И не дай вам бог сделать что-то, что мне не понравится.
Игорь Константинович грозно нахмурился.
– Во-первых, я ни на кого не работаю, – обиженно проговорил он. – Я врач, заведующий клиникой. Во-вторых, я не собираюсь отчитываться перед каким-то богатым наглецом. И в-третьих, я не буду участвовать ни в каких ваших играх. А что касается денег, то вы можете забрать их и…
Собеседник положил трубку. Профессор Черневицкий устало откинулся на спинку кресла, чувствуя себя победителем.
Однако на этом история не закончилась. В тот же вечер дома у Черневицкого произошло нечто такое, что заставило его крепко задуматься. Дело в том, что в своем домашнем сейфе Игорь Константинович хранил некие фотографии и письма, о существовании которых не должны были знать ни жена профессора, ни его дочь.
Несколько лет назад у Черневицкого случился курортный роман. Связь была скоропалительная и быстротечная, но ее итогом и результатом стало появление на свет маленького мальчика по имени Витя. Мальчик жил сейчас в Анадыре с мамой и бабушкой, и профессор Черневицкий, будучи человеком чести, ежемесячно высылал на содержание внебрачного сына весьма немалую сумму денег. Иногда он получал из Анадыря письма с фотографиями маленького Вити и записочками, написанными его неумелой детской рукой.
Конечно, любой здравомыслящий мужчина на месте Игоря Константиновича поскорее бы избавился от этих писем, но Черневицкий дорожил теми фотографиями и каракулями настолько, что готов был идти на риск.