— Я работаю на революцию. А с кем и как, выбираю сам. Цель оправдывает средства.
— Не все средства и пути хороши, — вмешалась Лида, до этого молча стоявшая в сторонке. — Есть недостойные средства, которые бросают тень на нашу партию и подрывают ее авторитет. А есть действия, которые вообще ведут к уничтожению партии.
— Что ты хочешь этим сказать? Говори прямо, глядя мне в глаза, — разозлился Блюмкин, но взял себя в руки: ситуация была не та, чтобы давать чувствам волю.
— Она хочет сказать, что провокаторов развелось видимо- невидимо, все они из ведомства товарища Дзержинского и их надо давить, как крыс, — снова вмешался Арабаджи. — Еще после июльских событий, когда вроде вся ЧК сбилась с ног в поисках тебя, нам донесли о странной фразе Ленина в адрес Блюмкина и Андреева — «искать и не найти». Мы тогда не придали этому значения, поскольку ты для нас был героем!
— И это ты говоришь мне, добровольно вызвавшемуся совершить теракт против германского посла и рисковавшего жизнью? Мне, прибывшему в Украину для подготовки теракта против гетмана Скоропадского? Если бы не технические неисправности бомбы, он был бы успешен! А то, что я, попав в руки к петлюровцам, чудом избежал смерти? А моя деятельность как члена подпольного Совета рабочих и солдатских депутатов во время гетманщины и петлюровщины? А подготовка вооруженных выступлений против петлюровцев в селах Киевщины и Подолья?!
— Товарищ Гамбург тебе знаком? — спросил Арабаджи, демонстративно поигрывая в кармане наганом.
— Речь идет о Кудельском? Да, он мне знаком еще по Одессе. Работал журналистом в газетах «Одесский листок» и «Гудок», я там печатал свои стихотворения, — ответил Блюмкин, без малейшего волнения изучая и анализируя обстановку.
«Лица напряжены. Понятно, они ждут, когда я с возмущением начну спрашивать, уж не подозревают ли они меня как провокатора. Тогда они достанут наганы, сунут мне их под нос и будет поздно что-то предпринимать. Надо как-нибудь отвлечь их внимание».
— А тебе известно, что он сейчас работает в киевской «чрезвычайке»? — продолжал допытываться Арабаджи.
— Известно. Ну и что?
— А были у тебя с ним встречи в последнее время? И с товарищем Лацисом, твоим знакомым по Москве, ныне возглавляющим киевскую ЧК?
— Были, — спокойно ответил Блюмкин и выпустил платок, который держал у носа. Как он и ожидал, их взгляды на долю секунды отвлеклись, чтобы проследить путь платка до земли. Да и неправильно держать наганы в карманах — прицельно не выстрелишь, а чтобы их достать, нужна еще доля секунды. Этого времени Блюмкину хватило, чтобы рвануться в сторону, под прикрытие гранитных надгробий, на ходу выхватить из-за пояса револьвер и наугад выстрелить. Это дало ему небольшую фору во времени, но сзади уже пришли в себя, началась пальба. Блюмкин больше не стрелял, чтобы не выдать свое передвижение. Пули то и дело рикошетили рядом по каменным надгробиям, но темнота и, самое главное, удача были на его стороне. Пока оторвался от преследования, насчитал восемь выстрелов. Решил, что домой возвращаться нельзя, там может ждать засада. Очередной раз похвалил себя, что правильно поступил, не «засветив» Женю и ее квартиру. Теперь у него было место, где можно выждать время. По крайней мере, эту ночь.
— Кто там? — почти сразу отозвалась Женя на осторожное постукивание в глухое окно. Словно ожидала его.
— Кудлатый, рыжий, бездомный пес, ищущий приют и хозяйку.
— Яша, ты?! — радостно вскрикнула она, и послышался скрип двери.
Блюмкин на мгновение прислушался к темноте. Было тихо — лишь где-то вдали побрехивали собаки, шумел ветер в деревьях, — и осторожно подошел к крыльцу. Лязгнул запор, открылась дверь, и показалась Женя, держа в руках горящую дрожащим неуверенным огоньком тоненькую церковную свечку. Блюмкин поднялся на крыльцо, заставил ее посторониться, и с похолодевшей спиной, ожидая выстрела сзади, быстро прошел внутрь. Лишь прикрыв дверь, почувствовал себя в относительной безопасности. В глубине дома глухо закашляла хозяйка, словно подавая знак, что его приход не прошел незамеченным.
Женя приоткрыла свою дверь и пропустила его вперед, в полумрак комнаты, освещенной такой же свечкой, какую держала в руках. Она, как всегда, была рада его приходу. Стояла в ночной сорочке, смотрела счастливым взглядом серых глаз и куталась в теплый шерстяной платок. Блюмкину полумрак комнаты, где в темном углу могла спрятаться смерть, вдруг показался враждебным.
«Лида предала меня, вдруг и эта предает?» — подумал он, нащупывая рукоятку револьвера за поясом.
— Ты одна? Никого у тебя нет? — напрягшись, шепотом спросил он и увидел, как девушка болезненно вскинулась, намереваясь резко ответить. Это его успокоило. А Женя, овладев собой, сдержанно ответила.
— Никого нет и быть не может. Я жду только тебя.
Блюмкин, пройдя в комнатушку, все же обвел ее взглядом. Здесь даже при желании трудно было спрятаться, разве что в углу, за одеждой, но там было явно пусто, и он убрал руку с револьвера.
— Не возражаешь, если я перебуду у тебя несколько дней? — спросил Блюмкин, и глаза Жени засветились счастьем. Она, не спрашивая, бросилась накрывать на стол, хотя стояла ночь, а он ее не остановил. Нехитрая закуска в виде нескольких холодных вареных картофелин «в мундире», полфунта серого, словно замешанного на пепле хлеба и четверть мутноватого самогона.
«Сегодня смерть восемь раз мчалась вдогонку, но не догнала. Пару стопок водки будет в самый раз», — подумал Блюмкин. Нервное напряжение постепенно покидало его, оставляя взамен дрожь внутри. Ему захотелось поскорее выпить, почувствовать, как на смену огню, подаренному самогоном и разносящемуся кровью по телу, придут покой и расслабленность. Блюмкин сел на табурет и снял сапоги, давая отдых ногам. Вытащил револьвер, дослал патрон и спрятал оружие под подушку. Подумал — внутренний дверной крючок не внушал ему доверия — и подстраховал его веревкой, а заодно поставил перед дверью пустое ведро. Женя, слегка побледнев, спросила:
— Яша, неужели все так плохо? Знаешь, а я чувствовала, что ты придешь сегодня. Ждала, не могла уснуть.
— Женечка, радость моя, напротив, у меня все очень хорошо, — рассмеялся Блюмкин. — Хотя бы то, что я жив и здоров. А это так, на всякий случай.
Налил полную граненую стопку, одним глотком выпил ее, не закусывая, и увлек Женю на кровать, чувствуя через тонкую полотняную рубашку пылающее внутренним огнем желанное тело.
— Видишь, я не заставил тебя долго ждать, — шепнул он сбрасывая одежду и припадая к девичьему телу. После им овладело удивительное спокойствие и желание спать, внутренний голос подсказывал, что этой ночью ничего не должно произойти. Женя попыталась заговорить с ним, но Яков уже не на что не реагировал.
Следующий день он провел в комнате, не выходя из дому. Валялся на кровати, сочинял стихи, рифмуя слова: ночь, кладбище, стрельба, предательство. Яков решил немного выждать. Возможно, Арабаджи и Поляков действовали по собственной инициативе, не информировав руководство о своих планах, и теперь лихорадочно ищут его по городу. Не найдя, занервничают, начнут допускать ошибки.