Это стояла команда, слитная, готовая сейчас двинуться вместе, дружно, разом. Антон почувствовал холодную неприязнь ребят. Ему стало тяжело. Скорее бы кончить все! Нехорошо все это получилось, неладно…
— Есть люди, — сказала, вставая, Настя, и все оглянулись на нее, — есть люди, которые в своем коллективе не умеют…
— Ребята, давайте обойдемся без митинга, без всей этой петрушки, — сказал Антон, как бы не видя Насти.
— Тут не митингом пахнет, а предупреждением последним! — выкрикнул Бухвостов.
— Может быть, помолчите, товарищ, пока я говорю! — холодно сказал Антон.
— За такое отношение, знаешь, можешь в два счета выкатиться… арбузом! — рассвирепел Бухвостов.
— Ага… Кто-то уже арбузами попрекает? Что ж, я не навязываюсь.
— Знатного человека — это мы уважаем, а зазнавак учить будем! — закричал Крайнах.
— Может, помолчишь минутку? — спросил его Антон.
— Действительно, Яша, дай человеку сказать, — зашептала мама Фрума, горестно стоявшая поодаль, в дверях.
— Ребята, вот что, — начал Антон: — это все разговоры мимо ворот.
И, глядя в окно, стараясь быть как можно спокойнее, он вполголоса сообщил, что переходит в команду клуба «Магнето».
Весть эта поразила ребят. Поступок Антона показался им изменой.
— Так! — сказал насмешливо Бухвостов. — Почем за кило дали?
Антон вспыхнул и сжал кулак:
— Скажи спасибо, что это тут… Я бы тебе на Волге за это слово…
— Да будь покоен, — сказал Фома. — Я бы тебя у нас в деревне тоже на задах словил…
— Антон, — Настя, бледная, глядела ему в глаза, — ты что? Шутишь это? Пугаешь нас?.. Да мы в Совет…
— Ребята, давайте не злиться, — отвернувшись, проговорил Антон. — Силком не удержите, а все уже согласовано, и в Высшем совете тоже. Что, на самом деле, одна на свете советская команда вы, что ли? Есть и почище. А у вас мне… Не расту, в общем, я у вас…
Он видел, что его уже ненавидят. Команда бросала на него недобрые взгляды. Он на всякий случай отступил к стене. Сделай он одно неосторожное движение, скажи сейчас резкое слово, и все покатилось бы в драке. Он попятился к лестнице.
— Ну и вали, вали к своему Цветочкину разлюбезному! — сказал Бухвостов.
— Пошел, пошел, не оглядывайся! — кричал Фома.
Антон поднимался в комнату Карасика за своими вещами.
Мама Фрума с подоткнутым фартуком стояла поодаль, у дверей кухни. Огромная извилистая морковь пылала в ее руке, как огненный меч.
— Я не вмешиваюсь, Антон, — сказала мама Фрума, — но люди так не поступают…
Антон скрылся в комнате.
Карасик, молчавший все время, словно очнувшись, кинулся за ним. Команда уныло молчала. Слышно было, как сопит Фома.
— Чего-то мы с ним, ребята, — сказал он, почесывая затылок, — неладно. Кажется, ерунду напороли… всю посуду перебили, накухарничали.
Голосом звонким, ставшим прозрачным от слез, Настя сказала:
— Есть люди, которые в своем коллективе не умеют чутко… (она взглотнула) к своему товарищу…
— Начинается! — сказал Бухвостов и плюнул.
— Вот так так, а куда ж мне теперь? — раздался сзади у входных дверей чей-то голос.
Все обернулись.
В дверях с сундучком и узлом, со связкой книг, в полудетской панамке, в высоких ботинках с ушками, стояла Груша Проторова из артели «Чайка».
В комнате Карасика Антон собирал свои вещи. В старенький баульчик, с которым он приехал в Москву, летели перчатки, бутсы, майка. Антон взял в руки свитер, отпорол матерчатый значок Гидраэра. Карасик, стоя у дверей, молча и понуро следил за его движениями.
— Женя, — сказал Антон и подошел к нему, — то одно дело, а у нас с тобой другое… Надеюсь, это не касается?
— То есть?
— Ну, вот в том смысле, что с тобой мы по-прежнему.
— Нет, Антон, об этом забудь. Ты для меня кончился.
— Женя, я с тобой, как с человеком, а ты… Ты понять только не хочешь.
— Я все понял, Антон, хватит… Я-то дурак, думал: вот, мол, пример. Это человек! Одна биография чего стоит. — Карасик чуть не плакал. — А ты!.. Куда все это девалось? Есть такие… вроде валенок: в стужу греют, а как только оттепель, так сразу мокнут, ни к черту не годятся!
Антон снимал со стены свои портреты, вырезанные из журналов. Он остановился перед Женей. Между ними было не больше полуметра.
— Значит, кончили? — тихо спросил Антон.
Карасик молчал.
— Женя, помнишь, как в Саратове тогда… когда Тоська это?.. Как мы с тобой на одной койке?..
— Помню, но постараюсь забыть…
Антон уложился, поставил вещи у дверей.
— Ты куда сейчас? — спросил у него Карасик.
— Не твоя забота.
Карасик пожал плечами. Его всего трясло.
— Смотри, Антон, сносит тебя по течению. Где пристанешь?..
Кандидов подошел к нему:
— Ну, давай, что ли, по-волжски… по нашему, выпьем расставальную…
Он достал из шкафа бутылку, две рюмки. Горлышко бутылки тренькнуло и запрыгало по краю рюмки… Но он справился и налил Карасику и себе. Оба не глядели в глаза друг другу.
— Ну, — Антон поднял рюмку, — кланяйся нашим… вашим, то есть. А Насте скажешь… Нет, ничего не надо. Все это одна петрушка… — Он вздохнул. — Скажи, Женька, одно напоследок. Можно тебя спросить?.. Ведь был ты, в общем, хлюпик. Откуда, спрашивается, у тебя это взялось, что не собьешь теперь?
— Дурак ты, Тошка! — сказал Карасик, беря рюмку.
И за учителей своих
Заздравный кубок поднимает, —
проговорил он и выпил, не поморщившись, глядя на Антона непомутившимися, ясными и печальными глазами.
Груша сидела на сундучке. Всем было не до нее. Тошка прошел сверху с вещами. Она, обнадежившись, радостно вскочила.
— Тебя еще тут не хватало! — процедил сквозь зубы Антон и вышел на улицу.
— Вот попала-то, батюшки, не вовремя!.. — причитала Груша.
Она не понимала, что же произошло, но видела, что у ребят стряслось горе.
Карасик даже не взглянул на нее. Бухвостов удивленно кивнул и отвернулся. И даже радушный Фома не сказал ей своего обычного «чай да сахар, милости прошу к нашему шалашу». А она ехала с такими надеждами… Правда, Антон не ответил на ее письмо, где она сообщала о предстоящем своем приезде и намерении учиться в Москве. Она сидела на сундучке одинокая и никому не нужная, чужая. Из-под двери дуло. По тугим, загорелым щекам поползли обидные капли. Мама Фрума спохватилась и подошла к ней. Она все выспросила, все узнала. Аккуратненькая, участливая старушка показалась Груше в эту минуту самой родной на свете.