Гигант безмолвствовал. Есть тоже прекратил, хотя на блюде еще оставалась добрая половина плодов и мяса. По груди Ххешуша змеился шрам, уходивший вниз от правой подмышки; его конец скрывало жалкое рубище.
– Ты нищий, но это, возможно, большая удача, – мягко сказал Эрик. – В прошлом на моей планете тоже были нищие, и многих из них мы теперь почитаем как величайших творцов. Нищие сказители, нищие живописцы, нищие музыканты... Кем бы ты был, Ххешуш, если б не сделался нищим шуг’нихари? Воином, почетным ветераном, бойцом или охранником в каком-то клане... Нищета вырвала тебя из привычного мира. Ты лишился всего, но стал рисовать.
– Большого толка я в этом не вижу, – буркнул гигант.
– Не видишь, но не можешь остановиться, – отозвался Эрик, поворачиваясь к изображению скачущих книхов. – Где другие твои картины, Ххешуш? И сколько их – десять, двадцать, сто? Где и как ты их рисуешь? На каких стенах оставил след?
Хаптор поник головой. Внезапно тоска затопила Эрика, темная тоска и отчаяние, будто накрыли его холодные морские воды и повлекли в пучину, в бездну, из которой нет возврата. Эти чувства были такими сильными, такими ясными, такими понятными для человека! Хотя к человеческой расе Ххешуш, конечно, не относился.
– Приходи, – пробормотал он, – приходи, Рирех, в мой дом, и ты увидишь... – Ххешуш оборвал фразу, судорожно сглотнул, и из его горла вырвался странный звук, то ли стон, то ли рычание. – То, что я делаю, никому не нужно... никому в мирах хапторов... ни на одной из сотен планет... Пусть смотрит шуча. Может, у вас глаза иначе устроены или особая извилина в голове... Приходи, смотри!
– Я приду, обязательно приду, – молвил Эрик и положил ладонь на огромную лапу хаптора.
* * *
Вечером он бродил по берегу, у причала, сложенного из тяжелых глыб, у камней, что торчали из песка подобно клыкам в драконьей челюсти. Море казалось на удивление тихим и спокойным, даже мелкая рябь не тревожила гладкое зеркало вод. Наверное, завтра будет хороший день, решил Эрик.
Он вспоминал встречу с Ххешушем и думал о том, как ему повезло. Года три назад, когда он учился в Академии, профессор Тья Маунги вел занятия, необязательные к посещению, так как экзаменов или зачетов не предвиделось. Эрик, однако, ходил, и тому имелась личная причина. Странным человеком был этот профессор, и лекции его тоже были странными... Он утверждал, что в любой из звездных рас есть индивидуумы с особыми талантами, особым складом разума и сферы чувств, что делает их непохожими на соплеменников. Не гении, а, скорее, изгои, хотя гениальность тоже не исключалась. Взгляните на лоона эо, говорил Маунги, они телепаты и интроверты, не способные жить вне ментального поля своего народа. Эти их качества настолько сильны, что для торговли и общения с другими расами они создали сервов-биороботов, новый вид разумных существ, ориентированный на контакты с чужаками. Но наверняка среди лоона эо есть личности особые, такие, что могли бы перенести одиночество, такие, которых меньше пугает прямой контакт с людьми Земли, хапторами, дроми и кни’лина. Возможно, их меньше десятка среди миллиардов, но согласно статистике эти уникумы есть в любом сообществе, включая людей и остальные расы. Встретить подобное существо, найти его среди массы созданий типичных, ничем не примечательных, – чудо, большая удача. Возможно, такой уникум, в силу своих талантов, станет мостиком между двумя расами, ибо он способен отрешиться от привычного и понять иное. Другие мнения, другие чувства, другой взгляд на мир...
Так рассуждал профессор Маунги, а курсант Тревельян, уникум среди людей, вслушивался в его слова и мечтал, как он будет отрешаться от привычного в каком-нибудь из благодатных миров кни’лина или лоона эо. Судьба, однако, решила иначе, зато свела его с Ххешушем. В самом деле, чудо и удача! Возможно, этот бывший вояка, буян и нищий оборванец был единственным художником среди шестидесяти миллиардов хапторов! Но если даже не так, если нашлись бы еще ему подобные, чудо оставалось чудом, удача – удачей.
Размышляя на эти темы, Эрик приблизился к воде. Она казалась прозрачной, теплой и такой манящей! Крохотные волны набегали на песок, шелестели среди камней, маленькие юркие рыбки сновали у самого дна, то собираясь стайками, то исчезая в пронизанных солнцем глубинах. Рыбки были полупрозрачными, голубоватыми, длиною с палец и, похоже, без плавников и хвоста; они плавали, извиваясь всем телом. Светило Утарту маячило над горизонтом словно круглый золотистый глаз, в небесной выси тянулись караваном облака, и никакие чудища, подобные изображенным в холле миссии, не возникали из вод морских. Ни жутких спрутов со множеством щупальцев, ни зубастых акул, ни гигантских тварей вроде той, что украшала тронный зал владыки Кшу... Мирная и такая земная картина!
«Не искупаться, так хотя бы ноги смочить», – подумал Эрик и снял сандалии. Затем он ступил в воду – совсем неглубоко, по щиколотку, чувствуя, как скользит под ступнями мелкая, нагретая солнцем галька. Это было так знакомо и приятно! Камешки под ногами, теплая вода, морская ширь, отливающая синеватой сталью, а над ней – бездонное небо... Блаженствуя, он прищурил глаза, вспомнил Сезун’пагу, назвавшего купальщиков дикарями, и усмехнулся. Бедные, бедные хапторы! Такие моря на их планете, такие океаны!.. Не хуже, чем на Гондване, в самом райском уголке Вселенной! Моря хороши, только хапторы в них не купаются... Оттого, вероятно, что нет у них понятия о красоте, нет культа нагого тела, нет романтики. Хотя тот же Ххешуш мог бы...
Внезапно острая боль пронзила Эрика. Казалось, в ногу впился тонкий гвоздь или игла; он вскрикнул, и тут же десяток других гвоздей всадили ему в ступни и щиколотки. Голубоватые юркие рыбки уже не мелькали беззаботно в прибрежных водах, а устремились прямиком к нему, и были их сотни – может, тысячи, но Эрик уже не считал, а с воплем бросился к берегу. Добравшись до песка, он избавился от мелких тварей, присосавшихся к ногам, отдирая их вместе с клочками плоти. Ранки кровоточили не очень сильно, но боль не отпускала, ноги жгло. Что до рыбок, те вились у берега в неисчислимом количестве, и стая все прибывала. Эрик взглянул на них, представил свой обглоданный труп и содрогнулся.
Ноги продолжали гореть, и он заспешил домой. У здания миссии ему повстречался Цезарь, дружелюбно обнюхал его и, приглашая к игре, ухватил зубами за шорты. «Не сейчас, дружок, – пробормотал Эрик, погладив пса. – Меня, понимаешь, чуть не съели. Может, даже отравили». Умница Цезарь отстал, а Эрик, не теряя времени, направился в медицинский блок к Паку.
Марсель, облаченный в белый комбинезон, возился у центрифуги – должно быть, готовил образцы для анализа. В лаборатории плавал едва различимый запах химикатов, тихо гудели приборы, иногда что-то пощелкивало, и в такт этим звукам сменялась картинка на голографическом экране: сотни клеток, потом одна крупным планом, потом клеточное ядро, потом...
Эрик прошел через экран, громко окликнув врача.
– Что случилось? – Пак выключил центрифугу и обернулся к пациенту.
– Ноги припекает. Хотел в море окунуться, а там какие-то твари, мелкие, но кусачие... может быть, ядовитые.