— Тушенка, сгущенка, какао! Тушенка, сгущенка, горчичный порошок! — неугомонный Павло продолжал курсировать вдоль коридора.
— Я чувствую себя ответственной за твою судьбу…
Раскин оторвал взгляд от затянутого дымкой горизонта и повернулся к Веронике. Они были вдвоем в закрытой кабине армейского гравипода. Желтое солнце заглядывало в лобовое стекло, заставляя щурить глаза и добавляя «космическому загару» обоих нереальные мандариновые оттенки.
— Мне так жаль, что я втянула тебя в эту затею, — проговорила она, глядя на огоньки приборной панели, — и еще больше жаль, что я не смогу разделить с тобой… дорогу.
Раскин сжал губы. На «Небиро» они договаривались не вести подобных разговоров. Решение принято. У него должок перед Гордоном Элдриджем; а теперь, — он положил руку на колено Вероники, — не просто должок, а нечто большее. И ему, Федору Семеновичу Раскину, по плечу сделать за американца то, что было нужно Лендлордам. Эта женщина может на него положиться; он вернется, быть может, не скоро, но снова окажется под этим бледно-голубым небом. И тогда он построит для них двоих дом. На этой планете… О, теперь он прекрасно понимал Лендлордов — их новый мир стоил того, чтобы за него сражаться. Хоть на стороне кухуракуту, хоть самого черта. Но даже целый мир — лишь половина награды. Теперь он никогда не будет одинок. Никогда.
На этой планете не было дорог. Гравипод плыл над меловой прерией; горчичный цвет невысоких трав говорил о том, что не за горами осень. Юркие, пестрые создания — не то птицы, не то пернатые насекомые — мелькали над верхушками пожухлых кустарников, над грязно-белыми языками карста, выглядывающего из-под тонкого слоя светлой почвы.
На этой планете отсутствовали не только дороги. У мира не было главного — названия. Лендлорды спорили: каждому хотелось, чтоб планета носила имя, с одной стороны, величественное, а с другой — дорогое сердцу. «Новая Земля» и «Атлантида», «Утопия» и «Надежда»… Варианты образовывали диалектические пары, и — кто знает? — быть может, он, мутант и ушелец, вскоре предложит что-то, что устроит все стороны.
— Прости, я задумался, — сказал он. — Здесь почти как… дома.
— Я сказала… — начала Вероника.
— Да! — Раскин улыбнулся. Протянул руку, свою узловатую, жесткую руку, и провел по ее щеке. От виска, покрытого мягкими, невидимыми волосками, до подбородка. — Я тоже тебя люблю.
Вероника виновато улыбнулась. Она все поняла. Повернула зеркало заднего вида и проверила, не выдают ли ее внезапно покрасневшие глаза?
Автопилот вел гравипод в сторону невысоких сопок. Раскин откинулся на спинку кресла. Поток воздуха из открытого люка приятно пах земной степью: разогретой на солнце сухой травой, немного пылью и… простором. Вероника похлопала по карманам куртки-ветровки, выудила шоколадный батончик, брата-близнеца того, что спас ему жизнь на Барнарде-1.
Раскин покачал головой, отказываясь от угощения. Он волновался. Нет, не волновался, — чего бояться ему, прошедшему через огонь и воду? — скорее, ощущал душевный дискомфорт, словно перед дверями в кабинет зубного врача. Словно перед неприятной, но необходимой процедурой.
Скоро он встретится с человеком. Лендлордом. Одним из немногих, способных общаться с кухуракуту. От него он получит порцию новой информации о своем, как сказал когда-то Томас, «месте в этом трехмерном мире». Плевать, теперь он знает, рядом с кем его место. На остальное — плевать…
В кольце сопок таился иной мир. Вода из трех ключей собиралась в карстовой впадине, образуя живописное озеро. Берега водоема покрывали заросли исполинских папоротников. Папоротники тщетно пытались скрыть укромный оазис разлапистыми ветвями.
Автопилот решительно направил машину на блеск водяного зеркала. Посадил гравипод на гладь, словно гидроплан. Просигналил о выполнении заданной программы.
Вероника подняла дверь. В кабину пахнуло влагой. Близко — рукой подать — темнел мокрый причал, собранный из аккуратных бревнышек. Вероника высунулась из кабины, на глазок прикинула расстояние. Оттолкнулась ногами и прыгнула на покрытое густой тенью сооружение. Раскин перебрался на ее место, собираясь проделать то же самое.
— Принимай конец, матрос! — Вероника бросила ему в руки тонкую веревку.
Раскин поблагодарил и подтянул гравипод вплотную к бревнам. Шагнул на причал.
Здесь было здорово. Черт возьми, очень здорово! Тихо, ни намека на ветер. Умиротворение. Вдоволь солнца и вдоволь тени. Из папоротниковых зарослей доносились звуки местной фауны: чьи-то водянистые трели и мелодичный стрекот.
Дом Лендлорда, приближенного к кухуракуту, был построен из «дикого» степного камня. Казалось, что изящества в нем не больше, чем в древнем скифском городище. Раскин с интересом осмотрел это мрачноватое на первый взгляд строение. Осмотрел и понял, что бюргерский домик с красной черепицей был бы здесь в лучшем случае неуместен, а в худшем — смешон. Равно как и коттедж, сооруженный по современному дизайну и из современных материалов.
Двор огораживал низкий, едва достигающий пояса Раскина, забор. Он был сложен из такого же необработанного известняка. У калитки громоздились причудливые, выветренные глыбы. Каменный сад… Раскин потер лысину. Что это — дань древним японским традициям или же способ коммуникации с чужими?
Со двора приветливо помахал длинноволосый старик.
— Раскин! Вероника! — Он развел руки в стороны и шагнул к ним навстречу. Будто хотел обнять обоих. — Вы умницы, ребята! Вы очень большие умницы!
Дед держался молодцом: носил видавшие виды джинсы, спортивную футболку, шлепанцы на босу ногу. Седые волосы вымыты и тщательно расчесаны, усам и бороденке придан вид классической эспаньолки. В светло-голубых глазах сверкает интерес, а на руках, не прикрытых «тенниской», бугрятся мускулы.
— Федор — это Борис, — начала представление Вероника, — у нас его еще называют Моисеем. Сам понимаешь, — не всем дано быть накоротке со Стеклянными… Борис — это Федор.
Старик протянул Раскину крепкую ладонь.
— Можете называть меня Ушелец, — позволил Раскин.
Борис-Моисей поспешно замотал головой, отказываясь.
— Давай не будем предаваться этой лагерной привычке — жить по прозвищу. Ведь наши родители дали нам замечательные имена, вы согласны, друзья? Сейчас, конечно, большая часть населения Авалона…
Авалон! Раскин мысленно усмехнулся: он услышал еще одно название этой планеты. Авалон — очень даже ничего по сравнению с другими вариантами. И седой Борис-Моисей идеально вписывается в образ Мерлина.
— …я говорю — большинство населения Авалона успело похлебать баланды, и от их влияния остальной части общества, к сожалению, никуда не деться. Ну, ничего! Австралию тоже заселили в свое время каторжниками и надсмотрщиками… Это учитывая, что там своих каннибалов и поедателей личинок хватало…
Моисей провел их в беседку. Посадил за самодельный стол, смахнув перед этим с его поверхности пару местных арахнидов.