Он замер, озаренный внезапной догадкой. Попятился, не решаясь приблизиться, но в то же время снедаемый любопытством.
Он понял!
То, от чего бежали, поджав хвосты, хозяева, все-таки прибыло на Марс. Сила неведомого могущества, непонятной природы и с такими же неясными целями… Впрочем, ее главную цель понять немудрено: пустошь менялась на глазах. Неизвестное излучение льется на скалы, из-за чего порода обрастает инеем и мутными кристаллами. Доктор даже вспомнил, что процесс превращения одних химических элементов в другие называется трансмутацией. Толку-то от этого? Узнать бы, как «реконструкторы планет» отреагируют на присутствие людей и нелюдей… «Впрочем, – Рудин поглядел на груду тряпья возле пещеры Ипата; он теперь не сомневался, что поверх одежды лежит потерявший нижнюю челюсть череп, – им уже известно, что Марс – обитаем».
Рудин мотнул головой, избавляясь от оцепенения.
– Возвращаемся в Поселок! – приказал он матросам. – Эти новости куда важнее, чем дележ горшков со святым Ипатом.
– Да ну? – не поверил Тупотилов. – А может, тебе сам его высокоблагородие капитан Герман платочком помахал?
Доктор помрачнел, но взял себя в руки и рассказал матросам о своих догадках. Историю хозяев, и об их отчаянной попытке при помощи полчищ рабов, призванных с разных планет Галактики, уничтожить следы своего пребывания на Марсе, в общих чертах знали все моряки. Поэтому они без переспросов и почесывания в затылке смекнули, куда клонит доктор.
– Пришли те, кого страшились хозяева? – Локтионов повесил винтовку на плечо. – Значится так… Давайте-ка уносить ноги, пока кости целы.
На следующий день всё пошло не так, как предполагал Рудин.
Едва выглянуло солнце и растопило лучами изморозь, покрывшую за ночь верхнюю одежду моряков, как они уже были на ногах. Локтионов развел маленький костерок и, зевая, принялся отогревать посиневшие за ночь руки. Он был столь угрюм и молчалив, что Рудин даже не решился расспрашивать о причинах одолевающего его сплина. Тупотилов тоже не искрился весельем. Федюня ругался без повода, отходил далеко от костра, затем возвращался, матерился и опять уходил, едва не заламывая руки.
Рудин пожал плечами: путешествие через пустошь, встреча с неизвестным, поспешное отступление, – мало ли могло отыскаться причин для душевных расстройств. Он вынул из своей торбы банку тушенки, складной нож и присел рядом с Локтионовым: перед дорогой следовало подкрепиться. Острый нож легко вскрыл жесть, к запаху марсианского хвороста примешался аппетитный мясной дух.
– Дай сюда банку!
Рудин поднял голову и увидел над собой красного и злого Тупотилова.
– Ты чего? – округлил глаза доктор. – Это – мой завтрак…
– Встать, гад! Я тебе покажу – завтрак!! А ну встать, сука!!!
Доктор решил не нервировать комендора. Он аккуратно поставил консервную банку на землю, поднялся, отряхнул колени.
– Ну, в чем дело, Федюня?
В этот миг Локтионов протянул руки и одним движением выдернул из кармана докторского пальто револьвер. Рудин замер, не зная, что и подумать, а точнее, боясь подумать. Нынче было неподходящее время для розыгрышей, да и матросы обычно не расположены к скоморошеству.
– Вот и всё, доктор, – буркнул Локтионов. – Приплыли.
Тупотилов отбросил дорожные мешки, схватил лежавшую под ними лопату.
– Держи! – Он сунул узловатый черенок Рудину в руки. – Вместо тушенки!
– Зачем? – еще больше удивился Рудин.
Локтионов направил на доктора револьвер.
– А ты не догадываешься…
– Давай без разговоров! За работу! – Комендор подхватил винтовку, передернул затвор. – Иначе останешься без погребения – мхами обрастать. Чего пялишься, собака лупоглазая? Хрен лысый! Копай давай, сука!
На доктора было страшно смотреть. Он почернел лицом, словно висельник. Рот его то открывался, то закрывался в переполненном болью немом крике. Остатки волос встали дыбом – пыльной короной над мгновенно покрывшейся потом лысиной. Взгляд потерял ясность, заблестела, закипела горькая влага на глазах.
– Президиум принял решение о том, что в Поселок тебе возвращаться не стоит, – вынес приговор сигнальщик Локтионов.
– Чего с ним лясы точить, Никанор!! – взорвался Тупотилов. – Я всажу в него пулю, и дело с концом!
– Погодите! – Рудин поднял свободную руку. – Давайте сделаем глубокий вдох, и…
– Нет, доктор… – вздохнул Локтионов. – Просто копай. Всё уже решено, и нечего тратить силы на пустой треп. Молись лучше, если в бога веруешь.
– Ну ладно… – Доктор вонзил лопату в каменистый и неподатливый грунт. – Ладно, будьте вы прокляты! – В воздух взлетела первая порция рыжего песка. – Но зачем? Зачем?!
– А зачем ты посоветовал Шведе отправить с тобой членов президиума?! – взорвался Локтионов. – Шведе не дурак – руки у него чистые! А нам, думаешь, просто?!
– Не просто!.. Эх, не просто будет вам после! – воскликнул Рудин. Ему так хотелось убедить матросов. – Поверьте, я знаю, о чем говорю. Мне приходилось убивать людей. Это вам еще аукнется!
Тупотилов вскинул винтовку, поднес ее дуло к вспотевшему докторскому лбу.
– Копай! Заткнись и копай! Ужели не ясно, покойник?
– Будь по-вашему! – Новая порция песка и мелкого щебня взлетела вверх. – А Зурова и Мошонкина тоже застрелили по приказу Шведе?
– Кто стрелял в Мошонкина, мы не ведаем, – ответил Локтионов, – Зурова убрали друзья-картежники.
– Какого дьявола ты ему рассказываешь! – заорал на товарища Тупотилов. – Он кто – прокурор, что ли?!
– Он так и так не проговорится…
– Не проговорится, жук навозный! Я сам позабочусь, чтобы он не проговорился!!!
Рудин копал. Привычные к любой работе руки делали свое дело быстро и умело. Ныло сердце, рот пересох, а глаза, наоборот, налились горячей влагой. Доктору было стыдно за себя и за них всех. Ему было больно, потому что всё зло, все беды которые он пережил в Ржавом мире, как будто кто-то собрал воедино и выплеснул струей концентрата в эту точку пространства-времени.
Он копал. Молча, скрипя остатками зубов. Он обливался потом под красным марсианским солнцем, вокруг него клубилась рыжая пыль. Он ушел в землю по колени, потом – почти по пояс…
– Что там? Хорош или еще немного?
Тупотилов сидел на мешке и дымил «козьей ножкой», которую он скрутил из последней страницы рукописи «Волн над головой» – нового и похоже, что последнего рассказа Рудина. Комендору не терпелось разделаться с грязной работой: с глаз долой, из сердца – вон. Точь-в-точь, как с завтраком Рудина, приконченным в два счета.
– Еще… немного… углублю… – прохрипел пересохшим ртом Рудин.