Удушье, боль под ребрами… Скоро его хватятся, если уже не хватились. А он сидит себе, как химера на краю обрыва, и в ус не дует. Левая рука онемела… Никогда такого с ним не случалось! «Что же тебя, проклятое отродье, – думал он, держа ладонь на галопирующем сердце, – связывает с этим Ипатом? Предатель! Иуда! Как с тобой разделаться, если ты, холера, прячешься во мне? Вылезай! Освободи! Я хочу уйти!» Хлыстов разорвал на груди рубаху, ощупал бугры жестких рубцов. Шрамы образовывали неровную звезду с восьмью лучами. «Я ничего не смогу с этим поделать, – подумал вдруг отстраненно. – Никогда мне не стать человеком, потому что я никогда им не был». Он глядел во тьму и видел лица погубленных людей. Остекленевшие глаза оживали, искаженные агонией черты становились мягче. Невинные и грешные души забавлялись, наблюдая, как он пытается справиться с внутренними терзаниями.
Впереди – смерть, здесь всё ясно. Позади – что-то вроде того… Носитель – не человек, машина из плоти и крови. Что делать? Потерять самого себя? Стать псом на привязи у Ипата-Вершителя? Отдать тело в распоряжение этого Идущего по следам? Дорого же приходится расплачиваться за помощь «паучка»… «Паучка» бдительного, «паучка» молниеносного, «паучка» беспощадного…
Или шагнуть с обрыва в ничто?
Нет, подобные ему никогда не накладывают на себя руки.
Всю жизнь он искоренял в себе человечность. Он презирал писаные и неписаные законы. Он начхал на христианские заповеди! Он убивал людей десятками! Он был демоном в человеческом обличье: не жалел, не сомневался, не вспоминал… Тогда почему сейчас, когда сам дьявол зовет его на службу, он страшится утратить жалкие крохи сохранившейся человечности? Почему? Был злым чертом во плоти, и должен им остаться! Это судьба, которую он избрал сам!
В конце концов Хлыстов смог подняться на ноги. В бессильной злобе, пинками, сбросил винтовку и шинель с обрыва. Поплелся назад, словно побитая собака.
«Носитель… Вершитель… Идущий по следам… – стучало в его голове. – Светоносный… Червь… Многоглазый… О дьявол, что за ересь!» Всего этого было чересчур много для не слишком пластичного ума простого душегуба из Империи, обуянной мятежными страстями. «Пусть горит синим пламенем Ржавый мир! Пусть горят синим пламенем (а оно уже пожаловало с небес!) его боги и демоны! Пусть горят люди, которые пытаются есть с ладоней тех и других!» Как же он ненавидел всех и вся! Никто во Вселенной не умел ненавидеть столь искренне и истово, как Ванька Хлыст.
…Как ни странно, в лагере никто не заметил его отсутствия. Хлыстов пожал плечами, затем вернулся в пещерку. Прилег рядом с сытыми, пускающими во сне ветры соседями-людоедами, и тоже заснул. А спал он всегда крепко. Как дитя.
* * *
Посреди ночи поднялся переполох.
Хлыстову заломили руки, выволокли из пещеры. Поставили на колени рядом с трупом незадачливого стража, – покойника обнаружил сменщик; жаждущий отмщения бугай даже не поленился поднять тело на нижнюю террасу. Рифленый колышек торчал из глазницы убитого, и людоедам стало не по себе: столь расчетливо и механически точно был нанесен смертельный удар.
– Я… спал!.. – проквакал Хлыстов, входя в образ деревенского дурачка. – Я был… Вы – слепые? Я же здесь!
Этот голос заставил толпу сделать шаг назад. Хлыстов выпрямился, едва ослабла хватка на его плечах.
Быть может, встревоженные и злые со сна люди прокричались бы да разошлись – ведь никто не видел, как новенький выходил из пещеры, – но какой-то излишне горячий мужичок вцепился Хлыстову в макинтош и ощутимо встряхнул. Хлыстов, не долго думая, ткнул большими пальцами в злые мужичонкины глаза, а когда тот рефлекторно запрокинул голову, ударил кулаком в кадык и потом еще добавил ладонью по мошонке. Мужичок повалился на землю и притих. Кто-то смекнул, чем пахнет дело, и поспешил убраться на противоположную сторону террасы, а кто-то и вовсе растворился в темноте пещер. Тугодумы, а таких нашлось немало, набросились на Хлыстова одновременно и со всех сторон. Одному он врезал ногой в живот и перебил печень, второму сломал щиколотку, третьему вышиб дух ударом в висок… В пылу драки Хлыстов неожиданно увидел, что сударыня-барыня стоит возле одной из пещер и наблюдает за происходящим очумелыми глазами. Присутствие бывшей пленницы вдохновило террориста, и он положил на землю еще двух молодчиков Ипата.
А потом они отхлынули назад.
Сам святой в окружении приближенных особ низошел с верхней террасы. Хлыстов слизнул капельки крови с разбитых кулаков. Ему не хватало воздуха, к тому же «паучок» оживился, эта возня под ребрами мешала террористу как следует вздохнуть. Ипат шел, приподняв рясу, дабы не испачкать облачения. Хлыстов почему-то был уверен, что гибель нескольких людоедов не шибко огорчит Вершителя. Действительно, святой Ипат рассеянно улыбался, глядя на корчи раненых.
– Спаси, Ипатушка! Не оставь! – умолял его обреченный с разорванной печенью.
– Добро с тобой! – кивнул монах. – Ты спасешься!
– Спаси… – Раненый не договорил. Никто так и не понял, что именно он хотел сказать: «спасибо» или умолял спасти еще раз.
– Сколько мест в доброй обители нынче опорожнится? – обратился Ипат к приближенным. – Найдется там две миски или же нет?
Степка склонился над убитым охранником. Потрогал торчащий из глазницы колышек, что-то пробормотал, а затем ответил деловито:
– Найдется, Ипатушка. Мы обо всем озаботимся, ты уж побереги себя, родной ты наш, не изволь беспокоиться. Парня этого и девку поставим на довольство…
– Вершитель! – перебил бывшего кока Хлыстов. – Я отведу тебя туда, куда ты пожелаешь!
Приближенные насторожились: они слыхом не слыхивали, кто такой Вершитель. Святой Ипат ласково поглядел на террориста. Замурлыкал под нос: «Аллилуйя, аллилуйя», отвернулся и побрел по тропинке на верхнюю террасу. Куцебородый, опьяненный благостью, которая волнами исходила от Ипата, зубами выдернул ноготь из указательного пальца, приковылял к стене и принялся выводить на ней невразумительные каракули. Так книга откровений стала длиннее еще на один абзац.
* * *
…Ева не поняла, в какой момент на нее нахлынула обещанная благодать. Секунду назад она смотрела, как несгибаемый Петруша размахивает кулачищами. Подлеца будто кто-то заговорил: шесть человек окружили его, но ни одному лихачу не удалось даже вскользь зацепить душегуба. Она услышала сухой хруст, когда Петруша перебил щиколотку очередному обидчику. От этого звука Еве стало нехорошо, и сразу же захотелось сбежать в свою пещеру. Но баронесса не сдвинулась с места, потому что увидела перед собой того, кого называли здесь святым Ипатом. Ева застыла, загипнотизированная взглядом черных глаз, захваченная врасплох неподдельно ласковой улыбкой. Она забыла обо всем на свете. Она никогда бы не поверила, что такие сильные ощущения можно испытать в этом страшном мире, будучи грязной, больной и окруженной сумасбродными людоедами. Когда в последний раз она ощущала эту мягкую пульсацию внизу живота? Когда чувствовала истому, от которой кружилась голова и учащалось дыхание? Она враз прекрасно поняла своих томных соседок: и Ярину, и Наталью. Более того, Ева поняла всех, кто окружал Ипата. Эта благодать действительно сводила с ума.