Караван подошел ближе, живая цепочка ступила на тропу, ведущую в лагерь людей. Мы стояли на вершине холма и молча наблюдали, как эти махины приближаются к нам. Теперь стали видны новые детали. Оказалось, что передняя половина каждого объемистого туловища покрыта красной чешуйчатой кожей, задняя же — бархатистым мехом буро-зеленого цвета.
Мы дружно отступили, когда к нам приблизилось существо, везущее на спине «шубу». Черный череп «носителя» поблескивал на солнце, словно был покрыт лаком.
— Эх, винтовку бы мне! — заскрипел зубами Северский. — Я бы не промахнулся…
Первый гигант протопал мимо, открыв для обозрения свой тыл. Филейная часть оказалась совсем не филейной и по сравнению с могучими, покрытыми складками жира плечами, непропорционально узкой. Но больше всего нас удивило и даже обескуражило то, что по обе стороны безволосого хвоста располагались черные, лишенные белков глаза. Круглые, как иллюминаторы, и выпуклые — в них можно было увидеть отражения наших бледных лиц.
Перед моим внутренним взором замелькали страницы учебника по биологии.
— Это — мимикрия! — воскликнул я, озаренный догадкой. — Их глаза — ненастоящие!
В ответ «ненастоящие» глаза заморгали, хвост (а это оказался скорее сегментный хобот) изогнулся в нашу сторону. На его конце затрепетали щели ноздрей. Раздался долгий, высокий звук — свист засорившейся глиняной окарины. Я отпрянул, при этом невзначай зацепил плечом Северского.
— Скажите, господин Пилюля, он чихнул или выпустил газы? — насмешливо полюбопытствовал артиллерист.
Естественно, на такую глупость я ничего отвечать не стал. Караван протопал через наш лагерь мимо выстроившихся на валу моряков, которые бросили работу, чтобы увидеть столь необычный парад; ми мо бесстрастных «червелицых», мимо Стриженова и суетящегося возле него вестового Гришки…
Колонна остановилась за лагерем. Словно железнодорожный состав, достигший пункта назначения.
— Вот так соседи! — вздохнул отец Савватий.
— Плохи дела, — огорошил вдруг Карп. — Как бы нас не пустили в расход…
— Чего? — не понял Гаврила. — Чего-чего! — передразнил боцмана Карп. — Предупреждал ведь: работать надо старательней! Чую сердцем, привели нам замену, — проговорил он едва слышно. — Бывайте!
Карп сорвался с места и на спине съехал по крутому склону. Достигнув нижней точки спуска, он по-кошачьи вскочил на ноги и побежал на вал. Не иначе чтоб собрать своих людей, своих «троглодитов».
— Как бы беды не накликал… — задумчиво почесал похожую на паклю бороду отец Савватий.
— Будто сейчас мы живем как у Христа за пазухой! — в сердцах бросил Гаврила.
А караван тем временем без спешки и суматохи принялся перестраиваться. Кильватерная колонна переформировалась во фронт. Одновременно, как по команде, на широких мордах распахнулись рты. Существа сейчас же обрели сходство с крокодилами, лежащими с раззявленными пастями на берегу Нила.
— Погляжу поближе! — буркнул Северский и прыгнул вниз, не очень ловко повторяя маневр Карпа.
Я вздохнул, перекрестился и рванул следом. Кровь стучала в ушах, пыль слепила глаза. Я пересек, прижимая руки к сердцу, площадку, взобрался на соседствующую с валом насыпь. Северский был уже тут как тут.
Урча от напряжения, вагоноподобные создания зачерпывали землю разверстыми пастями, словно ковшами, и сбрасывали ее в канал. При этом круглые глаза, расположенные на филейной части фантастических гигантов, деловито хмурились, а подвижные хоботы метались то влево, то вправо, выдувая однообразные ноты. Со стороны могло показаться, что это — лица машинистов, управляющих живыми механизмами, и что они переговариваются друг с другом.
Заприметив нас с Северским (а мы стояли праздно и во все глаза наблюдали действо), к насыпи направилась одна из «шуб». Мы мигом перебежали на вал и взялись за лопаты.
До ночи не умолкали разговоры о странных соседях. С дамбы было видно, как эти громадины рушат вал, сужая русло канала вдоль занятой ими территории. Иногда они давились землей, и тогда раздавался громогласный кашель, а в бурый ил, покрывающий дно канала, летели густые, ведерные плевки. К вечеру бегемоты-переростки построили собственную дамбу. Она была в два раза короче нашей. Но в десять раз шире.
Волей-неволей многие из нас позавидовали такой производительности.
Когда все собрались у костра и на углях зашипели опостылевшие лягушки-козероги, меня жестом отозвал Карп. Ночь обещала быть морозной, поэтому покидать нагретое место мне не хотелось. Тем не менее я поднялся. Стоило выбраться за спины сидящих кружком людей, и темнота сомкнулась вокруг меня, словно озерная вода в проруби на крещенские праздники.
— Здесь вот какое дело…
Карп протянул руку. На ладони я увидел четыре черных шарика. Пьяные ягоды!
— Зачем? — спросил я.
— Отдай их вашему капитану, — проговорил Карп тихим голосом. — Высокоблагородие совсем плох стал.
Я поглядел на Стриженова. Тот сидел на корточках среди матросов, на правый кулак намотав бороду. Взгляд старшего офицера блуждал по их лицам. Казалось, он силится узнать окружающих и приходит в растерянность от тщетности попыток.
Болезненный спазм перехватил горло.
— Ты отдаешь отчет, что предлагаешь сделать? — спросил я шепотом.
Карп уставился на меня единственным глазом.
— Прояви милосердие, доктор. Ведь ты — человек грамотный.
Мне показалось или действительно в голосе главного «троглодита» присутствовала скверно замаскированная угроза? Проявить милосердие… Мне ли не знать, насколько тягостно действует на здоровых людей присутствие умалишенного? Мне ли не понимать, каким заразным способно оказаться сумасшествие в обстоятельствах, когда люди лишились связи с привычной действительностью? Заразнее тифа…
— В вашей команде чересчур много лодырей развелось, — продолжил Карп. — Этот поп — ну, Бог ему судья! Ладно! Потом артиллерист, — он принялся загибать пальцы, — ходит, словно барин. И еще капитан… Теперь к нему и матроса приставили, который мог бы работать или добывать еду. И все они на ужин получают лучшие куски. Мои ребята обижаются. Ты должен понимать, доктор, ведь так нельзя.
— Решительно ничего не понимаю, — ответил я, каменея лицом. — Вернемся к костру, что-то зябко становится.
Карп сжал пьяные ягоды в кулаке.
— Ну, как знаешь, доктор. Пошли, что ли?
Всю ночь выл ветер. По парусиновому навесу барабанил дождь из песка и каменной крошки. К утру многоголосый гул воздушных потоков преобразился — над каналом зазвучало пение на одной высокой ноте. В тот день оно стало предвестником рассвета и подняло нас на ноги.
Над холмами, окутанными красноватым полумраком, гасли звезды. На валунах тускло серебрился иней. «Червелицые» безмолвно сидели на своих местах, нисколько не тяготясь тем, что за ночь их доспехи обросли шершавой ледяной коркой.