Северский скривился, точно хватил стакан уксуса.
— Теперь я не сомневаюсь, господин Пилюля, что вы выбрали не ту профессию. Если ваша тяга командовать оловянными солдатиками столь сильна, нужно было поступать в юнкерское училище… а не резать в прозекторских мертвякам уши.
— Вопрос не в том, кого к чему тянет. Вопрос в том, что кто-то опять норовит перетянуть одеяло на себя, — возразил я Северскому. — К тому же я отнюдь не господин Пилюля. Я скорее — господин Ланцет. И сохрани вас Бог, Георгий, познакомиться с этой моей ипостасью.
Северский захихикал. Гаденько так, тоненько… Я не выдержал и выругался. Гаврила, оценив мою тираду, одобрительно покачал косматой головой. А Северский поморщился и обхватил впалый живот руками. Уж не знаю, действительно ли у него случился колик (что может быть, учитывая, чем нам приходилось питаться) или же офицер продолжал валять дурака.
— Двинули тогда обратно, — предложил он наконец самым серьезным тоном. — Вернемся в лагерь. Галина наверняка лягушек нажарила. Поедим на сон грядущий, желудки утешим. До корабля мы доползли, а большего никто не требовал — в этом вы абсолютно правы.
Я молча передал боцману бинокль. Гаврила принялся изучать вылизанное водой скалистое русло, лысые горбы островков, их ступенчатые склоны. Вот так по двести раз мы перепроверяли каждый валун, каждую рытвину, прежде чем двинуться дальше. Мне бы не хотелось привести пятьдесят восемь человек в ловушку тогда, когда все полагают, что путешествие подошло к концу.
А русло марсианской реки — это критский лабиринт. Сам черт ногу сломит! Скалы торчат частоколом; протоки пересекаются с затоками, они ветвятся, точно молнии. И еще здесь случаются туманы. Дважды я был свидетелем того, как на рассвете русло наполняется белесой мглой, и местность преображается. В клубящейся мути растворяются очертания островков и скал, туман поглощает солнечный свет, глушит любые звуки. Словно не туман это вовсе, а призрак протекавших когда-то по руслу потоков.
Поэтому мы назвали мертвую реку Стиксом. Стикс… убежище для пришельцев из пустошей Ржавого мира.
— Господа, я возвращаюсь в лагерь! — объявил наконец Северский. — Вы — как хотите. Сидите в засаде хоть до конца времен, а мне все равно. Пас! Умываю руки!
Я воспринял это известие едва ли не с облегчением. — Идите, Георгий, с Богом! Помогите Галинке кашеварить. И передайте, пожалуй, Купелину, что мы вернемся после заката.
Северский деловито покивал, сполз к подножию холма и исчез за ближайшей грудой камней.
— Похоже, тишина кругом, — прошептал Гаврила, не отрываясь от окуляров бинокля. — Но вот какая мыслишка, доктор, меня грызет… Как мы управимся с вооружением корабля? Ведь нас раз-два и обчелся. Ну, две-три пушки оживим, ну, автоматика, тудыть-растудыть, ну, элеваторы, нории… Специалистов у нас мало, а ежели после первого боя человек двадцать поляжет, то мы и вовсе окажемся против «хозяев» с винтовками, пулеметами и «гочкисами».
Мы с офицерами говорили об этом накануне. Из беседы я узнал некоторые новые для себя факты. Оказывается, на подаче снарядов и пороха для артиллерии главного калибра в трюме обычно работают сорок человек. А в самой башне задействованы двадцать пять моряков да еще офицер — башенный командир. Хороша арифметика! Произведя нехитрые подсчеты, я понял, что встретить врага огнем со всех стволов мы не сможем ни физически, ни химически.
Тем не менее глупо было отказываться от затеи отвоевать корабль. Ведь «Кречет» — это довольно крупный осколок Земли, упавший на Марс.
— Раньше мы о винтовках мечтать не смели, — ответил я, лениво почесываясь. — Но если Кириллу посчастливится и за северной пустошью он наткнется на лагерь людей, я лично напою его шампанским из офицерских запасов. Сотня-другая бойцов нам бы крепко не помешала.
— Я вот что думаю, — снова пробурчал Гаврила, — здорово было бы отыскать всех наших и забрать их на «Кречет». А то… как короли собираемся жрать тушенку с кукурузной кашей и спать на матрацах, когда другие морячки неизвестно где: ютятся у костра и сходят с ума от голодухи и тоски.
Я едва не брякнул, что до той ночи Гаврила не шибко церемонился с этими самыми «морячками», а нынче печется о них, точно курица-наседка. К счастью, вовремя прикусил язык. Ляпнуть такое было бы по меньшей мере бесчестно по отношению к человеку, не раз спасавшему мою шкуру, к человеку, которого сегодня не без причин считаю своим другом.
— От голодухи и тоски… — повторил я, глядя вдаль. На горизонте клубились грязные тучи. В вечернем свете они неторопливо наливались воспаленной краснотой. Так, жди к ночи песчаную бурю…
— Что думаешь, доктор? — толкнул меня в бок боцман.
— Ты, несомненно, прав, дорогой друг, и устремления у тебя самые благородные, — ответил я и почесал голову. Волосы были жесткими, как крысиная шерсть, и шершавыми от пыли. Сколько я уже не мылся? Подумать страшно…
— Северский… — начал говорить, возмущенно повышая голос, Гаврила. Но я не позволил ему высказаться.
— Северский готов идти войной против всей планеты. По-моему, его зовут не Александром Македонским…
— Нет! — Боцман сел, вытянул руку с зажатым в кулаке биноклем. — Вон — Северский! Крадется к «Кречету»!
— Где? — Я прижал ко лбу ладонь козырьком.
Точно! Идет вдоль русла; пригнулся, втянул голову в плечи, светлые волосы его треплет ветер. В нашу сторону, шельма, не смотрит. Будто сам по себе. Боже! Ведь из оружия у него — обломок лезвия кухонного ножа в сапоге! А если за островом — цилиндр? Чем он собирается отбиваться от щупалец стража — грубыми словами?
Я вскинул охотничье ружье — верный трофей с «Дельфина», прижал приклад к плечу. Сердце заухало, как трюмная помпа, а мысли понеслись галопом, опережая друг друга.
Не знаю, смогу ли прикрыть подлеца с такого расстояния. Только бы никто не выскочил из-за загораживающих обзор островков! А у Северского на пути к кораблю таких три. Слева, справа и еще у самого корабля — слева.
Гаврила растормошил отца Савватия. Наш добрый священник залился краской: ему стало так стыдно, будто он заснул на патриаршей службе, во время чтения акафиста. Дабы перебороть смущение, он принялся разминать свое оружие: кожаный ремень, к концу которого был привязан увесистый гранитный обломок. Кажется, эту штуку придумали новозеландские маори, и называлась она «мэр». Голь, как говорится, на выдумку хитра. Матросы за минувшую неделю вооружили «мэрами» и пращами себя и всех желающих.
Северский шел быстро; минута-другая, и он уже у киля «Кречета». Задрал голову вверх, задумался: как, мол, ему подняться на борт. Штормтрап сбросить некому, и присоски, наподобие тех, что позволяют мухам на потолке сидеть, из ладоней не вырастут.
Он был от нас далеко, слишком далеко…
Северского выгнуло дугой. Он вскинул обе руки вверх и дернулся в сторону, будто кто-то невидимый с силой рванул его за пояс. Офицер исчез — скрылся за горбом островка, подпирающего нос «Кречета».