Реми пожала плечами. Пристроила гитару между двумя креслами и тоже вышла на улицу.
Швейцар угощал сестер Христофоровых мятными леденцами.
— Разве им можно? — спросила Ремина.
— Не знаю, — пожал плечами швейцар. — Но они очень любят конфеты.
— Дети есть дети, — высказалась Ремина. Она вдруг вспомнила долговязого Кристо. Подумала о школе, которую его волонтеры строят в южном атолле. — А кто научил малышек нашему языку? — поинтересовалась она.
Швейцар поморщился.
— Миссионеры. Церковь Господа Вседержителя, слыхали небось? — Швейцар дождался кивка и продолжил с некоторой опаской: — Шуты гороховые… Крестят аксл целыми нерестами, фамилии им благочестивые дают. Библию читать учат.
— Что в этом плохого?
— А чего хорошего? Чужая душа — потемки. А душа чужого, если она у него есть, — черная дыра… Меня Бруно, кстати, зовут.
— Ремина. Очень приятно. А старшей девочке в школу, наверное, надо ходить. У вас ведь есть школа для аксл?
Швейцар прищурился:
— А кто из них, по-вашему, старшая рыбка?
— Что? Да вот эта.
Старшая аксла заморгала. Левым глазом — правым; левым — правым…
— Они из одного нереста, — улыбнулся швейцар.
— Как это — из одного нереста? — не поняла Реми.
— Одногодки, — пояснил швейцар. — Это ведь акслы. Они приостанавливают свое развитие, когда пожелают. Вот эти две захотели остаться девочками. Да… Причем одна почти сразу застолбила себе возраст, а вторая — пару годиков повременила.
— Господи! — Реми ахнула, почти как Греза. — Неужели это возможно?
— О! — в усы усмехнулся швейцар. — Не позволяйте себе думать об акслах как о людях.
Реми внимательно пригляделась к девочкам.
— Сколько же им лет на самом деле?
Швейцар призадумывался, переводя годы Сирены в земные.
— Двенадцать… или около того, — сказал он, наконец.
— Господи… — вновь протянула Реми. — Это ведь какая-то… вечная молодость!
— Почему же! — важно надул губы швейцар. — Эти повзрослеют и состарятся. Детские мордашки пойдут коричневыми пятнами, зубки сгниют… Помрут, в общем… хотя на вид останутся такими же маленькими.
— Какой кошмар!
— Да-а… — продолжил швейцар. — Послушайте сюда, Ремина. Нужны были бы им сильные руки и ноги или… там… размножаться бы им хотелось… ну, вы не маленькая и понимаете, что я хочу сказать… они сделали бы себя постарше. Вот те, что среди рифов живут, спешат возмужать поскорее. Но этим неплохо живется при гостинице, и нам от них польза — приучать туристов, чтоб не падали без чувств, едва завидят взрослого акслу.
— Ну… что ж… — Реми вымученно улыбнулась. Повернулась к девочкам: — А вы, лягушата, оказывается, уже большие? Какие хитрюги растут, боже мой!
Она вернулась в вестибюль. Увидела, что по лестнице спускается Марвелл, а с ним — Пасадель и О’Ливи.
— Папа́, я хочу посмотреть, как живут аборигены.
Марвелл оттопырил нижнюю губу, фыркнул.
— Ремина! — начал он с расстановкой. — Я спешу в горсовет на заседалово. Мне бы очень хотелось, чтобы ты присоединилась ко мне.
— Зачем?
— Кроха! Разве тебе неинтересно, чего ради пришлось лететь в эдакую даль? Посидишь в зале, на ус намотаешь. Поймешь, чем твой папа́ на жизнь зарабатывает.
— Зачем?
На самом деле она сразу поняла, куда клонит отец. Мол, крохе Реми пора прекратить валять дурака. Играть на гитаре, писать стихи и зачитываться фэнтези — непозволительная роскошь для девушки ее возраста. Дескать, дочки его партнеров по гольфу уже карьеру делают, и только Реми до сих пор в статусе маленькой девочки. Самой должно быть стыдно… И так далее, и тому подобное.
Реми помотала головой.
Нет, папа́! Крутить-вертеть собой она не позволит. Да здравствует гитара, рифмы и хоббиты с эльфами! Нечего тянуть человека с чистой душой в клоаку бизнеса и политики.
— Ну… как знаешь… — папа явно разочаровался. — Буду поздно. Пока!
— Пока!
Она поцеловала отца. Забрала гитару и поднялась в апартаменты.
Греза возлежала на диване с бокалом мартини. В ведерке со льдом стояла початая бутылка, на серебряном подносе имелись легкие закуски. Когда папа́ уходил надолго, Греза всегда напивалась, а потом смотрела мутными глазами на себя: у Грезы была большая коллекция записей с собственных концертов. Пела она в юности отменно, выглядела — еще лучше; и Реми тихо ненавидела ее за это.
— Мы с Эдмондом поспорили… — Греза захихикала; ей хватало одного бокала, чтоб изрядно захмелеть. — Он все-таки совсем тебя не знает, крыска. Он был уверен, что ты поедешь с ним в горсовет. Бедный наивный папаша! Теперь он должен подарить мне медиахолдинг, бедолага!
Реми снова спустилась в холл. Побродила по безлюдному залу, полюбовалась картинами — незатейливыми натюрмортами (она бы написала маслом лучше) в позолоченных рамах. Постояла перед бездарной стереофреской, аллегорически повествующей о колонизации Сирены. Вышла на улицу.
Оранжевое солнце еще не доползло до зенита, но воздух заметно прогрелся. Полдень обещал стать знойным. Никого перед парадным не обнаружилось: ни Бруно, ни сестренок Христофоровых. Дендрополиповый парк был пуст. У Реми появилось желание вынести мольберт и написать пейзаж, но тут сердце ее замерло: в конце аллеи показалась долговязая фигура Кристо. Присмотревшись, она поняла, что ошиблась. Это один из грузовых киберов, спешит, наверное, по вызову завхоза на пищеблок.
Кристо, Кристо… Почему же вы не выходите у меня из головы?
Пробковый шлем, глаза с крапинками, благородная скромность одежд. Во главе горстки самоотверженных волонтеров — против дикого мира и во благо несчастных аборигенов. Настоящий рыцарь… Магистр!
К парадному подкатил джип. Из салона выпрыгнул О’Ливи. Увидел Реми и помахал ей рукой.
— Греза у себя?
— А зачем она вам?
О’Ливи кивнул и побежал к дверям.
— Да она уже напилась! — крикнула Реми вдогонку.
Что происходит? Она всплеснула руками. Их как будто всех подменили на Сирене: и Грезу, и О’Ливи, и даже папа́. Сама того не желая, Реми поплелась следом за писателем.
Дверь в апартаменты Марвелла была приоткрыта. Греза, пьяно похихикивая, прижимала к груди голову О’Ливи, а тот тискал ее бедра и нес какую-то околесицу.
— Вы бы хоть дверь закрыли. Совсем, бомжи, страх потеряли? — пробормотала ошеломленная Реми. Камер наблюдения-то в отеле нет! В отличие от дворца папа́. Вот у них и помутился рассудок от мнимого приволья.
— Чего тебе надо? — промычала Греза.