— Веня, свои!..
Чуйка не подвела и "туристов" мы нагнали уже спустя три с четвертью часа, после встречи с вертолётом. Однако из-за шума, который производила волокуша да журчавшая вода, нас услышали и организовали нечто вроде засады. Ко мне, стоящему на коленях, с вытянутыми вперёд руками, подбежал сам Очкарик, пелена нагнетаемая кровяным давлением мешала мне чётко его видеть, но несомненно это был мой знакомый студент. Странно было видеть, что кто-то кроме тебя самого может забраться в такую глушь, да ещё имея горящие вниманием и восторгом глаза. Веня, может быть по молодости, а может из-за стресса, видимо не до конца осознавал всю мерзость нашей ситуации. Для него и большей половины "туристов", окончательное прозрение наступит немного позже. Главное, чтобы это случилось не вовремя очередной стычки с амерами, нужно ещё многому их учить… время… как его сейчас недостаёт! Его приятели затаились в кустах по правую руку от меня, перехватив и так уже ошеломлённого итальянца, повалив пленного на землю. Увидев, что тот связан и тащит на себе ещё одного, на их взгляд совершенного покойника, оба "туриста" в недоумении глядели на Вениамина. Тот жестом велев им оставаться на месте, приблизился ко мне и только теперь узнав, кинулся помогать. Взяв его руку, я поднялся, снял маску и слабо хлопнув его по плечу, сразу заговорил. Голос стал хриплым, порой, я сам себя почти не слышал:
— Слушай… внимательно… студент. Мой товарищ потерял много крови, со мной ценный пленник…. Это подельник Шермана. Поверь, он нужен нам живым и невредимым. Сейчас нет времени объяснять, но я всё тебе расскажу, обещаю. Берите раненого — Я протянул Очкарику "винторез" и Мишкину сбрую с подсумками — И бегите дальше, я с иностранцем прогуляюсь и уведу погоню от вас. Потом… потом как карта ляжет, но я постараюсь выйти в место встречи с остальными. Если не приду, ты и остальные… постарайтесь уничтожить авиабазу… там "бомберы", там смерть нашим городам, они не должны взлетать! Ты всё понял?
Азарт в глазах студента затухал по мере того, как смысл сказанного доходил до его сознания. Так обычно и бывает: кажется вот он, всё знает, всё умеет и пули этого непонятного лесовика не берут. А тут моя загадочная личность возьми да и обернись совершенно иной гранью. Кого сейчас этот в сущности совсем ещё "зелёный" пацан узрел? Невысокого, потрёпанного мужика в заляпанной грязью самопальной лохматой накидке с упрямым выражением чёрных, злых глаз на удивительно невыразительном круглом лице, заросшем седой трехдневной щетиной. Мягко скажем, сочетание получилось не героическое, однако сил на спокойный тон и всякие психологические этюды же не то чтобы не осталось вовсе, похоже было, что я беру у кого-то невидимого взаймы сил и соображалку. По моим ощущениям личные резервы обоих этих качеств, закончились ещё во время сшибки у моста. Совершенно не представляю, откуда силы берутся теперь… а шут его знает, лишь бы пружина не закончила разворачиваться раньше времени, лишь бы этот эфемерный "завод" не иссяк теперь, когда комбинация почти завершена! Веня с некой оторопью воззрился на меня, казалось, что вокруг нас двоих образовался некий вакуум: его товарищи хлопотали над раненым, с интересом расспрашивая о чём-то пленника, на нас они не обращали никакого внимания. Очкарик, как только первое изумление прошло, чуть дрогнувшим голосом спросил:
— Лесовик, ты говорил, что вас мало, но все эти нападения, разгром колонны…. Почему не приходят остальные… почему вас только двое?
Идиот, или менее уставший человек, на моём месте скорее всего стал бы безумно хохотать или промолчал совсем, рявкнув что-то в приказном тоне. Всего этого я никогда себе не позволяю, поскольку истеричный смех, выдаёт бессилие, а бессмысленный приказ для пока ещё не слишком доверяющего мне человека, вызовет ещё большее неприятие, я сказал то, что должен — правду.
— Нас всего трое, Вениамин. Это я, мой напарник который скоро отбросит коньки и лежит вон там на волокуше, мы — обычные охранники… чуть круче тех, что ходят между прилавками в супермаркетах. Ну, знаешь: лицензия, почти настоящее оружие и никаких прав случись чего…. Ещё с нами бывший водитель — дальнобойщик, который сейчас идёт в Шишковичи, чтобы помочь вашим раненым найти новое убежище. Вот и вся наша артель.
Взгляд Очкарика выражал полное замешательство, руки дёргали поясной ремень, точно отражая разброд мыслей своего хозяина. Ему было непонятно, то ли я настолько недоверчив, что скрываю от него таинственных могучих союзников, то ли просто тихо тронулся умом. В представлении пусть и увлекающегося околовоенной тематикой, но всё же сугубо гражданского человека, то, что сотворили мы, двум вертухаям — чоповцам и одному дальнобойщику реально не по силам. Какое-то время, он потрясённо молчал, я даже слышал, как рушатся высокие стены и тонкошпильные башни его воздушного замка. Наконец, руки студента пришли к какому-то согласию с мыслями в голове и он подавлено спросил:
— Как?! Я же думал, надеялся….
Нужно было вернуть парня с небес на землю, хотя времени на воспитательную беседу уже совсем не осталось. Случаются моменты, когда правду нужно сказать без прикрас и всякой утайки. Она страшит, однако она же может придать сил, когда услышавший её человек поймёт, что есть работа которую кроме него никто делать не станет. Услышав слова, что вот он, последний солдат, последняя стена, за которой только пропасть и небытие, даже у робких и слабых может случиться прозрение… катарсис если угодно.
— Все мы надеялись на кого-то другого, Веня. Прости, если скажу банальность и если сказанное прозвучит снисходительно, но никто кроме нас драться не будет. Армия… не знаю где она и что делает, в сущности мне это безразлично. Время, когда можно было сидеть и надеяться на других прошли, в глубине души ты это уже знаешь. Вместе мы сумели одолеть врага, он был силён, но мы победили…. Посмотри мне в глаза Вениамин и скажи, так это или может я обманулся и горящие машины на переправе это мираж?!
Голос мой хрипел, но последние слова я почти прошипел, от чего глаза собеседника на короткий миг наполнились иррациональным ужасом и он отвернулся. Однако опомнившись, возразил с некоторым вызовом:
— Это мелочь, комариный укус! Нас разыщут и уничтожат…. Раз нет поддержки, нет армии — всё это бессмысленно и глупо.
— Верно — Боль во всём теле стала невыносимой, но я подавил даже гримасу и остался спокоен, пусть только внешне — Если думаешь как жертва и человек посторонний. Оглянись вокруг: это наша земля, другой уже нет и не будет, бежать некуда. Если ты русский, так и так тебе не жить. Длить агонию, прятаться… это твой выбор?
— Может, удастся пробиться к тем, кто сражается….
— И ждать, что снова за тебя пойдёт воевать кто-то другой, да? А если нет больше "своих", кроме тех, что сейчас во-о — он там — Я указал пальцем на возящихся с раненым радиоведущего и незнакомого мне парня лет тридцати — Они тоже не герои… но думаю, что герои к этому времени уже закончились. Есть только мы всё.
Веня вспыхнул, подавляя уязвлённое самолюбие, руки его снова пришли в движение, не оставляя в покое ремень. Звуки погони и шум вертолётных винтов сместились в нашу сторону, погоня уже близко, я начал подниматься с земли, как можно более небрежно оправляя снаряжение. От шага прочь, Очкарик удержал меня, заступив дорогу, снова глядя мне прямо в глаза, страха и отчаянья там уже не было. Когда русскому человеку, показать реальную цель, дать смысл к служению, убедить его в том что кроме него дело никто не осилит и даже у многих отчаявшихся открывается второе дыхание. Очкарик был готов драться, поскольку иллюзий по поводу поддержки больше не осталось, а мы с артельщиками в его понимании совершили почти что подвиг. Не спорю, толика отчаянья всегда сопутствует тем, кто малым числом стоит против многих, однако песня предков уже зазвучала в его крови. Голоса тех, кто уже вот так же поколения назад поворачивался лицом к врагу, чтобы стоять и может быть даже умереть на этом же самом месте, уже говорили с ним, шептали слова ободрения, вселяя мужество в сердце. Проходят поколения, время течёт, меняя внешний облик людей живущих на земле зовущейся Россией, однако ни что не заставит утихнуть голоса её защитников. Пусть часто они сами не подозревают о том, на что способны, всё открывается каждому в свой час, это я знаю по себе. Враг, даже самый сильный и коварный, всегда ассоциируется у меня с химерического вида четвероногим зверем, способным убивать только лишь одним взглядом налитых безумной злобой и жаждой насыщения красных глаз. Подобно шакалу он кругами ходит вокруг ослабевшей жертвы, воем и оскалом пасти полной жёлтых длинных клыков, подбадривая себя и сородичей мерзким воем. Такой зверь не охотится в одиночку, но пока вожак не кинется на жертву, его сородичи поджав хвосты держатся в стороне. Если достало смелости один раз взглянуть в глаза бешенного зверя, изготовившегося к прыжку, не отвести глаз, совладать с ужасом и слабостью в конечностях — ты уже наполовину победил. Оружие любого хищника, это страх его жертв, усталость и отчаянье обречённого стать добычей. Но когда удаётся всё это обернуть против него самого, зверь убежит или промахнётся в решающем броске, а его сородичи отступят. Руки Вени уже не теребили пояс, они крепко сжимали трофейный автомат, его внутренний зверь только что пролетел мимо, зло клацнув зубами впустую: