— Извините, вы — господин Долгорукий?
— Да, я — Долгорукий, а вы почему знаете?
Длинный вдруг шепнул что-то миловидному мальчику, тот нахмурился и сделал отрицательный жест; но длинный вдруг обратился ко мне:
— Monseigneur le prince, vous n’avez pas de rouble d’argent pour nous, pas deux, mais un seul, voulez-vous? [108]
— Ax, какой ты скверный, — крикнул мальчик.
— Nous vous rendons, [109] — заключил длинный, грубо и неловко выговаривая французские слова.
— Он, знаете, — циник, — усмехнулся мне мальчик, — и вы думаете, что он не умеет по-французски? Он как парижанин говорит, а он только передразнивает русских, которым в обществе ужасно хочется вслух говорить между собою по-французски, а сами не умеют…
— Dans les Wagons, [110] — пояснил длинный.
— Ну да, и в вагонах; ах, какой ты скучный! нечего пояснять-то. Вот тоже охота прикидываться дураком.
Я между тем вынул рубль и протянул длинному.
— Nous vous rendons, — проговорил тот, спрятал рубль и, вдруг повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся колотить в них концом своего огромного грубого сапога и, главное, без малейшего раздражения.
— Ах, опять ты подерешься с Ламбертом! — с беспокойством заметил мальчик. — Позвоните уж вы лучше!
Я позвонил, но длинный все-таки продолжал колотить сапогом.
— Ah, sacré… [111] — послышался вдруг голос Ламберта из-за дверей, и он быстро отпер.
— Dites donc, voulez-vous que je vous casse la tête, mon ami! [112] — крикнул он длинному.
— Mon ami, voilà Dolgorowky, l’autre mon ami, [113] — важно и серьезно проговорил длинный, в упор смотря на покрасневшего от злости Ламберта. Тот, лишь увидел меня, тотчас же как бы весь преобразился.
— Это ты, Аркадий! Наконец-то! Ну, так ты здоров же, здоров наконец?
Он схватил меня за руки, крепко сжимая их; одним словом, он был в таком искреннем восхищении, что мне мигом стало ужасно приятно, и я даже полюбил его.
— К тебе первому!
— Alphonsine! — закричал Ламберт. Та мигом выпрыгнула из-за ширм.
— Le voilà! [114]
— C’est lui! [115] — воскликнула Альфонсина, всплеснув руками и вновь распахнув их, бросилась было меня обнимать, но Ламберт меня защитил.
— Но-но-но, тубó! — крикнул он на нее, как на собачонку. — Видишь, Аркадий: нас сегодня несколько парней сговорились пообедать у татар. Я уж тебя не выпущу, поезжай с нами. Пообедаем; я этих тотчас же в шею — и тогда наболтаемся. Да входи, входи! Мы ведь сейчас и выходим, минутку только постоять…
Я вошел и стал посреди той комнаты, оглядываясь и припоминая. Ламберт за ширмами наскоро переодевался. Длинный и его товарищ прошли тоже вслед за нами, несмотря на слова Ламберта. Мы все стояли.
— Mademoiselle Alphonsine, voulez-vous me baiser? [116] — промычал длинный.
— Mademoiselle Alphonsine, — подвинулся было младший, показывая ей галстучек, но она свирепо накинулась на обоих.
— Ah, le petit vilain! [117] — крикнула она младшему, — ne m’approchez pas, ne me salissez pas, et vous, le grand dadais, je vous flanque à la porte tous les deux, savez-vous cela! [118]
Младший, несмотря на то что она презрительно и брезгливо от него отмахивалась, как бы в самом деле боясь об него запачкаться (чего я никак не понимал, потому что он был такой хорошенький и оказался так хорошо одет, когда сбросил шубу), — младший настойчиво стал просить ее повязать своему длинному другу галстух, а предварительно повязать ему чистые воротнички из Ламбертовых. Та чуть не кинулась бить их от негодования при таком предложении, но Ламберт, вслушавшись, крикнул ей из-за ширм, чтоб она не задерживала и сделала, что просят, «а то не отстанут», прибавил он, и Альфонсина мигом схватила воротничок и стала повязывать длинному галстух, без малейшей уже брезгливости. Тот, точно так же как на лестнице, вытянул перед ней шею, пока та повязывала.
— Mademoiselle Alphonsine, avez-vous vendu votre bologne? [119] — спросил он.
— Qu’est que ça, ma bologne? [120]
Младший объяснил, что «ma bologne» означает болонку.
— Tiens, quel est ce baragouin? [121]
— Je parle comme une dame russe sur les eaux minérales, [122] — заметил le grand dadais, [123] — все еще с протянутой шеей.
— Qu’est que ça qu’une dame russe sur les eaux minérales et… où est donc votre jolie montre, que Lambert vous a donné? [124] — обратилась она вдруг к младшему.
— Как, опять нет часов? — раздражительно отозвался Ламберт из-за ширм.
— Проели! — промычал le grand dadais.
— Я их продал за восемь рублей: ведь они — серебряные, позолоченные, а вы сказали, что золотые. Этакие теперь и в магазине — только шестнадцать рублей, — ответил младший Ламберту, оправдываясь с неохотой.