Он немного подумал, поднялся, вышел из номера, прогулялся по коридору и постучал в дверь напротив:
– Ирина Анатольевна, можно к вам заглянуть?
– Да, Женя, заходи, – разрешила женщина, тоже смотрящая телевизор. Она уже переоделась в халат и сидела в кресле, потягивая из бокала что-то желтовато-прозрачное и подозрительно пахнущее сливами. – Чего-нибудь случилось?
– Как раз ничего, Ирина Анатольевна. Никто не подкатывает, ничего не обещает, ничем не пугает. Похоже, эта ревизия пройдет без эксцессов.
– Ты это к чему?
– Да я обещал знакомого из Вологды в Архангельск отвезти. Поэтому в этот раз на машине и приехал. Может, вы меня отпустите завтра пораньше? А то там день в один конец, день в другой. Да еще выспаться. Только-только уложусь, чтобы в понедельник на работу не опоздать.
– Хорошо. – Женщина отпила еще глоточек сока. Настроение Ирины Анатольевны было вальяжно-добродушным. – Коли нужно, поезжай. Сами управимся. Только не хвастайся особо завтрашним прогулом.
– Спасибо огромное, Ирина Анатольевна! И еще один вопрос. У вас в ноутбуке толкового словаря, случайно, нет?
– А тебе зачем?
– Да вот… Кроссворд разгадываю. Вы не посмотрите, что такое «убрус»?
– Сейчас… – Женщина подняла крышку отдыхающего на столе компьютера, подождала, пока он загрузится, набрала запрос и прочитала ответ вслух: – «Убрус в Русском государстве десятого-семнадцатого веков: головной убор замужней женщины – платок, сложенный в виде треугольника, надевавшийся поверх повойника или шапки и скалывавшийся под подбородком так, что два конца его свисали на грудь». Угадал?
– Даже не знаю, – пожал плечами молодой человек. – По датам вроде совпадает. Но по сути опять получается бред…
Эта ночь стала самой долгой и трудной в жизни молодого боярина. Он так и не сомкнул глаз до самого рассвета, ворочаясь с боку на бок и мучаясь в сомненьях. Туго скрученная подорожная, лежащая на сундуке рядом с царской саблей, казалось, просвечивала в полной темноте даже сквозь опущенные веки. Грамота, которая завтра на рассвете уведет его от богатства, от доходного поместья, от места царского дьяка. Когда он вернется, новый государь уж точно не простит ему предательства, и тогда…
– Какое предательство? – тут же поправлял себя Басарга. – Крест на верность я князю Воротынскому целовал, царю Иоанну в преданности клялся! А он еще жив…
Но неприятной пиявкой стыло в груди напоминание о том, что хозяин на троне русском вот-вот поменяется. И что для нового поступок его будет самой настоящей изменой. Призвал боярского сына к клятве, а тот вместо оной – поручение противника Старицких исполняет. Коли за послушание наградой великой манит – то и гнев, вестимо, окажется немалым. Дыба вместо поместья, смерть вместо должности.
Выбор прост и понятен.
Вот только…
Вот только лежала рядом с подорожной богатая царская сабля, напоминая о данной Иоанну присяге. И выбросить из головы данную однажды клятву наследная боярская кровь Басарге никак не позволяла.
Сомнения терзали воина и утром, когда он уже встал, надел исподнюю рубаху, тонкий шерстяной поддоспешник и дорогую бархатную бриганту. Доспех не самый прочный, поскольку пластины стальные приклепаны на ней не снаружи, а изнутри, но уж очень красивый: с шитьем, золочеными клепками и собранными от плеч до пояса пухлыми вельветовыми валиками.
Князь, ожидавший его в трапезной, возле миски с гречневой кашей, увидев одеяние, усмехнулся, но ничего о выбранном Леонтьевым доспехе не сказал. Положил на стол перевязанный ленточкой свиток:
– Вот. Даниилу лично в руки передай, никому другому не показывай. Коли не встретит, то хошь в набат бей, хошь сараи жги, хошь из тюфяков стреляй, но к себе его вызови!
– Это очень важно? – неожиданно для самого себя спросил Басарга.
– Нет на службе поручений важных или не очень, – пожав плечами, ответил воевода. – Любое исполнять надобно, как только можешь, живота не жалея. Каждое отчине на пользу идет, крепче и краше ее делает. Из малых поступков великие свершения складываются.
– Да, княже, – послушно кивнул Басарга, душу которого все еще сосала пиявка сомнений.
Михайло Воротынский неожиданно поднял голову и внимательно посмотрел на молодого воина.
– Честь у боярина токмо одна бывает, витязь, – размеренно произнес он. – Коли продать, другую ужо не купишь.
По спине Басарги пробежал холодок. На миг померещилось, что Михайло Воротынский знает все и сейчас укорит его предательством. Боярский сын Леонтьев невольно сглотнул и ответил:
– Тебе я крест целовал, княже. Приказывай!
– И мне тоже кусок в горло не лезет… – бросив ложку, резко поднялся Воротынский. – Идем! Лука, верно, коней уже оседлал.
На улице было еще темно, и всадники выехали на улицу с факелами – один нес холоп в тупупе, под воротом которого масляно поблескивала кольчуга, другой – боярский сын Леонтьев. Князь скакал между ними, и со стороны никто бы и не догадался, что именно вельможа охраняет молодого ратника, а не наоборот.
К ямской избе они примчались, когда уже начало светать. На улицах было еще пусто, но одинокий прохожий перед воротами почтового яма все-таки бродил. От проскакавших всадников он отвернулся, но острую бородку клинышком Басарга над поднятым воротом все-таки заметил.
Смотритель, проверив подорожную, поставил под царским именем свою печатку, сходил с гонцом на двор, где служка тут же подвел Басарге оседланную лошадь.
– Отворяй!
Другой слуга оттянул в сторону створку ворот. У стены напротив Басарга увидел уже не таящегося боярина Немеровского. Тот чуть приподнял ладонь, сжал пальцы и многозначительно направил указательный в сторону Кремля.
Но боярский сын уже сделал свой выбор и, дав шпоры, стремглав промчался мимо.
Пустынные утренние улицы позволяли Басарге лететь через Москву галопом, ничего не опасаясь и никого не объезжая. Вскинутая над головой царская подорожная и лихой разбойничий посвист заставляли редких прохожих шарахаться к стенам, а всадников – уступать дорогу. Привратная стража заметила его тоже издалека, торопливо скинула засовы, толкнула наружу окованные стальными листами воротины – и боярский сын оказался на тракте, во весь опор проносясь мимо слободских дворов и церквей.
Где-то через час такой напряженной скачки лошадь начала хрипеть, из-под ремней упряжи поползла розовая пена, но впереди уже показался первый дорожный ям, ожидающий почтальонов с распахнутыми воротами.
– Коня!!! – влетел на двор Басарга, спрыгнул с седла, сунул подорожную выскочившему смотрителю, собрал с перил выпавший иней, отер лицо, схватил отмеченную новой печатью грамоту, запрыгнул в седло свежего скакуна, решительно ткнул пятками ему в бока: «Пошел!»