Каждое его движение исполнено скорости и мощи. Еще бы – к его услугам лучшие учителя мечевого боя во всем Вейнаре. И не последние несколько лиственей, а с самого детства. Поэтому побеждает он почти всегда. И практически всех.
Смотреть, как он вскидывает руки после очередной победы, невыносимо. Потому что в эти мгновения я представляю на месте побежденного себя. Или Ларку. Или маму.
Я до крови искусываю губы, захлебываюсь злыми слезами, но не отвожу взгляда от ненавистного лица убийцы. И, не переставая, думаю о мести.
Правда, думы эти сродни отчаянию. Ведь граф Ареник – воин. По рассказам наших соседей – лучший в графстве. Он готов к бою всегда – когда скачет по улице в сопровождении до зубов вооруженной свиты, когда ест в городских тавернах и даже когда спит.
Говорят, что он снимает с себя кольчугу только перед сном. А меч кладет не на специальную подставку, а у изголовья. И по утрам хватается за его рукоять еще до того, как просыпается.
«Ну и пусть… – раз за разом мысленно повторяю себе я. И прикасаюсь пальцами к полузажившему ожогу на щеке. – Я его все равно убью…»
За спиной раздался плеск и приглушенное ойканье. Я тут же вынырнул из забытья, прислушался к доносящимся до меня звукам и горько усмехнулся: ее милость мылась. В ледяной воде. Небось, в первый раз в жизни. А моя Ларка делала это каждый день. И не ойкала.
Лицо сестры тут же возникло перед глазами, и я вдруг почувствовал, что схожу с ума – она оказалась похожа на баронессу д’Атерн как две капли воды!
Зажмурился. Потряс головой. Попробовал представить ее еще раз… и понял, что Эллария, которая все эти годы снилась мне чуть ли не каждую ночь, изменилась!
В первое мгновение у меня оборвалось сердце. А потом… потом я понял, что так даже лучше. Ибо время, минувшее со дня гибели моей сестры, не пощадило ни сны, ни воспоминания – последние несколько лиственей я видел сестру нечетко, как в тумане. И с каждым годом этот туман становился все плотнее и плотнее.
Эллария, стоящая у плетня, краснеет, прижимает руку к синяку под правым глазом и грустно вздыхает:
– Смирения тебе, дядя Данор!
– Смирения и тебе, доча, – доносится с улицы. – Что это у тебя с лицом?
– Да так… – мрачно шепчет она и закусывает губу.
Я в три прыжка оказываюсь рядом с сестричкой, прижимаюсь к щели между прутьев и выглядываю наружу.
В паре шагов от нас стоит одноногий калека, живущий в покосившейся избе у самой околицы.
Стоит и криво ухмыляется.
Я вспыхиваю, выхватываю из рваного постола свое самое большое сокровище – обломок засапожника, сжимаю его в потеющей ладошке и грозно рычу:
– Хватит лыбиться, слышь, ты! Тут нет ничего смешного!!!
– Зря ты так, – шепчет Ларка, ласково проводит рукой по моим волосам. – Это ведь не он…
А потом… извиняется! Перед этим самым Данором:
– Не держи зла, сосед! Брат просто пытается понять, кто меня обидел. И рычит на всех… Еще с вечера…
– Правильно делает, – неожиданно для меня басит калека. – Настоящий мужчина! Понимает, что свою семью надо защищать до последнего вздоха… и даже после него…
Непонимающе смотрю на сестру… и неожиданно для себя оказываюсь в избе у Данора. Повзрослевшим на три лиственя, сидящим за столом и мрачно пожирающим взглядом угрюмо молчащего хозяина дома:
– Ты – воин. Научи меня сражаться!
Старик кривится в жуткой гримасе:
– Я не воин. Я БЫЛ им. Очень давно. И всего полтора года, пока не потерял ногу.
– Ты держал в руке меч! Ты умеешь убивать! Ты…
– Меч? – восклицает калека, смотрит на меня, как на юродивого, а потом отрицательно мотает головой: – Меч стоит безумных денег. И по карману только белым. Да и не только по карману – черный, пойманный с мечом в руке, отправляется на плаху. Поэтому я его не держал. Ни разу…
– Ладно, пусть не меч, а копье, кистень, нож! Ты умеешь главное – убивать! Научи!!!
– И убивать я НЕ УМЕЮ… – вздыхает Данор. – Хотя и приходилось…
– Не умеешь? – ошалело переспрашиваю я. Не понимая, как это слово сочетается с «приходилось».
– Нет. Убивать, отмахиваясь или тыкая, куда попало, и УМЕТЬ – это не одно и то же. Я воевал в ополчении. Тех, кто в него попадает, НЕ УЧАТ. Им просто показывают. Очень немногое: как держать строй, как прикрываться щитом, как колоть копьем. Поэтому все, что я когда-то делал, было подсмотрено. В бою, во время тренировок наемных солдат, в тренировочных поединках дворян. – Данор вытаскивает из-под стола культю и тыкает в нее пальцем: – Как видишь, ногу мне это не спасло.
Я сглатываю комок и угрюмо хмурю брови:
– Тогда хотя бы подскажи, кто может научить меня сражаться по-настоящему?
Старик смотрит мне в глаза. Долго. Целую вечность. Потом убирает культю под стол, наваливается грудью на столешницу и еле слышно выдыхает:
– Ты – черный. Значит, никто…
Вскакиваю на ноги, сжимаю кулаки и презрительно цежу:
– А Ларка тебя уважала! Э-э-эх, ты…
Калека дергается, как от удара. Потом прищуривается и цедит в ответ:
– На что ты готов, чтобы отомстить?
Усмехаюсь:
– Да на все!!!
– Тогда садись и слушай…
Колеблюсь. Потом все-таки падаю на лавку и превращаюсь в слух.
– Граф Ареник – воин, каких еще поискать. Он силен, умен и… крайне любит жизнь. Поэтому вне своего замка передвигается со свитой из нескольких очень хороших рубак.
– Знаю. Видел.
– Тогда ты должен был понять, что убить его с наскока у тебя не получится.
– Понял. Потому и пришел…
– Значит, тебе нужны умение, скорость, сила и, наверное, выносливость. Так?
Оспаривать очевидное – глупо. Поэтому я просто киваю.
– Все это появится у тебя лиственям к пятнадцати в ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ. Значит, до этого момента о мести придется забыть. И делать все, чтобы к моменту, когда о ней можно будет вспомнить, ты оказался как можно более подготовленным.
Резон в его словах был. Поэтому я снова кивнул.
– А до пятнадцати ты должен как-то выжить. Впрочем, к этому я вернусь чуть позже. Пока давай подумаем, где и чему ты можешь научиться. Согласен?
– В ополчении… – буркнул я.
– В ополчении не учат! Ничему! Кроме того, в войнах оно используется, как затычка для каждой бочки. Поэтому солдаты мрут, как мухи. И большая часть этих «мух» – новобранцы. Короче говоря, идти в солдаты – это смерть… Или увечье…