Когда упырь отсмеялся — хотя смех этот мало напоминал человеческий — он принялся разглядывать Птицелова, свесив лобастую голову набок, вывалив длинный черный язык. И не было в его облике ничего, внушающего ужас. Правда, большой. Громадный просто.
— Выродок? — спросил он. — Охотник?
— Да, — признался Птицелов.
А чего врать?
Упырь широко раззявил черную пасть, блеснув редкими зубами. Не поймешь, то ли зевнул, то ли припугнул. Захлопнул пасть, клацнув клыками. Спросил:
— Охотников моего народа убивал?
Птицелов понурил голову. Вот так вопрос. Жизни и смерти вопрос.
— Случалось, — ответил он.
Круглые глаза-плошки упыря озарились внутренним огнем. Сердце Птицелова пропустило пару ударов, тело стало ватным. Безразличие охватило мутанта, но вдруг все прошло. Упырь погасил взор, отвернул морду.
— Правильно, — пробурчал он. — Колдун так и сказал: мутант, который не врет. Встретишь, испытай его, сказал Колдун. Если соврет… не тот.
Птицелов промолчал. Звери лесные, ящеры болотные, птахи небесные, мыши летучие — все прислуживали Колдуну. Этим никого не удивишь за Голубой Змеей. Но никто никогда не сказывал, что Колдуну прислуживают упыри.
— Мне идти надо, — сказал Птицелов. — Если позволишь…
— Погоня за тобой, — отозвался упырь. — Трое. Очень злые. Выродки.
— Догадываюсь, — вздохнул Птицелов. — Убить меня хотят.
— Голодны? — поинтересовался упырь.
Птицелов хмыкнул.
— Сыты, — сказал он. — Опасаются они меня. И ботинки им мои глянулись.
Упырь, яростно почесав за ухом, обронил:
— Люди никогда не сыты.
Птицелов не стал спорить.
— Идти мне пора, — повторил он с тоской. — Светает.
— Идем! — Упырь мотнул тяжелой башкой. — Провожу до заставы.
И он бесшумно потрусил вперед. Птицелов подобрал карабин, зашагал следом. Шли быстро, не слишком петляя. Видно, упырь хорошо знал дорогу к человеческому поселению.
Мировой Свет усилил накал. Потянуло утренним холодком. В лесу пробуждались птахи, перекликались простуженными голосами, но испуганно замолкали, когда упырь и мутант приближались к их гнездовьям. Впрочем, Птицелов не тешил себя иллюзиями. Птахи боялись исключительно упыря. Его все боялись — даже медведь-лакомка спешно покинул усыпанные сладкими ягодами заросли, стоило упырю оказаться неподалеку. Птицелов слегка запыхался, стараясь поспеть за проводником, но был рад радехонек. С таким спутником нигде не пропадешь. Но вот они перемахнули через кювет и выбрались на дорогу.
— Застава там! — Упырь приподнял могучую лапу и показал направление. — Ступай.
— Как тебя зовут? — спросил Птицелов. — У тебя есть имя?
— У последнего щенка есть имя, — отозвался упырь. — Назови сначала себя.
— Меня зовут Птицеловом.
Упырь фыркнул, помотал лобастой башкой, как будто его опять разбирал смех.
— Зови меня Псоем из клана Итрчей, — сдавленным голосом произнес он. — Это мое почти настоящее имя.
— Хорошо, Псой, — сказал Птицелов. — Я запомню.
— Запомни, — буркнул упырь и добавил: — Мы еще встретимся, Ловец Птиц!
И канул. Только когти шарахнули по бетону. Птицелов проводил его взглядом. Вздохнул, поддернул ремень карабина и зашагал на север.
Заставу Птицелов увидел, как только вышел из-за поворота, оставив за спиной заросли лещины и пахнущий грибами валежник.
По обе стороны от старого шоссе возвышались два неказистых здания из серого бетона: в один и в два этажа. Над двухэтажным развевался черно-желтый флаг и торчала мачта радиоантенны, а в окнах одноэтажного не хватало стекол. Чуть в отдалении трепетало на ветру полотно армейских палаток. Возле них стояла какая-то машина, скрытая под камуфляжной сеткой.
Двое часовых неторопливо выдвинулись навстречу Птицелову.
— Ружбайку давай сюда, — сказал один из них. — И торбу тоже.
Птицелов сделал так, как ему приказали.
— Сам кто будешь? — спросил второй. — Из фермеров?
…Вся прежняя жизнь Птицелова проходила среди мутантов. С рождения он привык видеть рядом с собой изуродованных созданий. Мать с неестественно длинными руками. Отец, который умел дышать под водой. Кузнец Скибу — из его левой лопатки росла недоразвитая ручка Дурачок Пишту с четырьмя глазами, одни из которых — на затылке. Пакуша со свиным рылом вместо носа. Добрый, но страшный, как божий гнев, друган Бошку. Лия — очень тонкая и очень красивая в нечеловеческой своей красоте.
Раньше северян Птицелову доводилось видеть все больше издалека и то — сквозь прицел. Пошли как-то с Бошку и Хлебопеком на оленя и едва не наскочили на каких-то очень важных дядек в сопровождении взвода черноберетников. «Дядьки» установили в лесу железные ящики со стеклышками, а потом удалились, оглядываясь украдкой, как недоросли, что затеяли шкоду. Явно замышляли недоброе. И против кого? Против мутантов ведь… Других на той стороне Голубой Змеи — раз-два и обчелся. Птицелов, Бошку и Хлебопек тогда вдребезги разломали эти ящики да помочились на них. В поселок вернулись очень довольные собою. Хотя и без добычи.
Похожий на грязного борова дезертир — не в счет. Он был уродливее и грязнее самого чудовищного мутанта: гнилая изнутри коряга, не человек.
А здесь — двое парней. Рослые, с правильными чертами лица и пропорциональным телосложением. Внезапно Птицелову показалось, что он видит перед собой живые статуи титанов из Публичной библиотеки.
Неужели эти красивые люди расстреливали безоружных мутантов? Из огнеметов — по хижинам, из автоматов — по мутантам, что ополоумели от ужаса! А потом — контрольные для тех, кто еще дышал…
Внезапно Птицелов почувствовал к ним — краснощеким и упитанным — жгучую ненависть. Он прищурил левый глаз, поглядел на одного солдата, прищурил правый — зыркнул на другого. Сзади за поясом у него оставался верный тесак. Лезвие как будто ожило, налилось нестерпимым жаром — так просилось оно наружу.
— Язык проглотил?
Что ж, теперь придется обвыкаться. Выбирать нужно, брат-мутант. Что важнее — отыскать и попытаться вывести на чистую воду пришельцев или мстить каждому встречному солдату?
Когда-то он помогал матери ухаживать за свиньями. И огородничал по мере сил — вплоть до дня похищения Лии. Поэтому с какой-то стороны он был фермером. Пожалуй, тут никому врать не нужно.
— Фермер… — выдохнул он.
— Имя?
— Птицелов, сын Сома, — проговорил с вызовом.
Солдаты заулыбались так, словно услышали скабрезную шуточку.
— Чего-чего?