Так лежит он дни и ночи,
Разлагаясь на брегу,
И слепые черви точат
Гнилую внутренность ему…
Облом сбился и с ненавистью поглядел на Птицелова — тот стоял вместе с мутантами чуть в стороне от основной группы дэков. «Хватило же ума не сболтнуть при доходягах, что я и Цвега Ехидну — наизусть! Кто же заложил? Фельдфебель?»
Охранники и дэки загудели. С их мнением приходилось считаться.
Он придет к тебе под вечер,
Скалить зубы под окном,
В скорбный час погаснут свечи,
Он заберется прямо в дом.
Если только не желаешь
Ты печального конца,
Век живи себе, как знаешь,
Не впуская мертвеца.
Слушатели заулюлюкали, разразились аплодисментами. Фельдфебель сунул два пальца в рот и громко свистнул.
Начальник охраны демонстративно передернул затвор карабина и пальнул в небо.
— Так, доходяги! — зазвучал его менингитный голос, как только дэки умолкли. — Сказали господину Облому спасибо, побрызгали в речку и — спать! Вторую поэму Сладкоголосого мы послушаем завтра. После ужина попрошу не опаздывать. Разошлись, доходяги!
Облом слез с табуретки. Рассеянно покивал в ответ на сумбурные слова благодарности. Забрался в свой спальник и до утра скрипел зубами, страдая от холода и позора.
Птицелов тоже подумал о том, чтобы отправится на боковую, но ему помешали — шестеро угрюмых типов обступили со всех сторон: не сбежать, не вывернуться.
— Братка, тут консультация твоя нужна, — проговорил самый угрюмый из них по кличке Колотый — весьма опасный уголовник. — Ты ведь не откажешь в помощи друзьям-дэкам?
— Скорее всего, нет… — буркнул Птицелов.
— Тут, мутант, дело такое щекотливое… — продолжил Колотый. — Общак прохудился. Доходяги, которые за ним приглядывали, говорят, что ничего не видели. Мол, никто к общаку лап не тянул. Стало быть, кто-то из них ложки гнет. Укажешь кто и иди себе спать.
Кольцо разомкнулось, к Птицелову втолкнули двоих дэков. На доходяг они не походили — были плотными, широколицыми, круглоголовыми. Несмотря на отменную физическую форму, эти двое имели вид битых крыс. И вели себя должным образом.
— Эй! Что за сборище? — заволновался один из охранников. — Упырей решили подразнить?
— Погоди упырями пугать, начальник! — отозвался Колотый. — Сейчас пожелаем доброй ночи друзьям-дэкам — и спатки!
— Ладно, не затягивай с лобзаниями… — бросил охранник, удаляясь.
Подозреваемым дэкам дали по оплеухе. Сначала одному, потом — второму.
— Бренчите, гниды!
— Я ничего не видел, — пробасил первый.
— Массаракш! Не видел, не видел я… — забормотал второй, и ему еще раз врезали по бритому затылку.
Птицелов закусил губу. Он понимал: если подвяжется выступать судьей в щекотливых вопросах уголовников, то рано или поздно схлопочет пером по горлу. А если не подвяжется, то перо его найдет прямо сейчас. Кинут еще тепленьким за борт, и поминай как звали. Допустимые потери среди делинквентов во время транспортировки уже подсчитаны и внесены в сопроводительную документацию.
— Они правду говорят, — выдавил Птицелов. — Оба.
— Чего? Оба? Да ты ложки гнешь, доходяга косолапый! — забубнили уголовники.
— Я не гну ложки, — ответил Птицелов.
Он всегда ощущал боль и стыд, едва услышит чужую ложь. Он ожидал, что расплата за собственное вранье будет подобна адским мукам. Но ничего такого с ним не случилось. Ни толчка совести, ни душевного колика. Оказалось, что, чутко ощущая неправду, он вполне способен врать с три короба. Такой вот односторонний дар.
— Смотреть лучше за общаком надо было! — почти выкрикнул Птицелов. — У этих двоих — глаз не хватило!
— Ну ладно, — угрюмые типы стали еще мрачнее. — Иди пока Спи. Если чего, мы тебя кликнем…
Зато двое обвиненных дэков глядели Птицелову в глаза преданно, с уважением, замешанном на полном стакане страха. Побитые псы пританцовывали, желая угодить новому хозяину.
Их чувства понять было нетрудно, потому что они оба говорили неправду.
Угрюмая братия наконец рассеялась. Птицелов перевел дух. Раскатал валик спальника и забрался внутрь.
Но глаза закрыть не успел: кто-то осторожно толкнул его в бок. Послышался свистящий шепот:
— Эй, достопочтенный!
Птицелов высунулся из спального мешка. Оказалось, что рядом с ним на корточках сидит незнакомый дэк. В фосфоресцирующем свете ночного неба Птицелов увидел, что дэк этот немолод и морщинист, как печеный картофель. В глазах незнакомца как-то необычно отражался свет ночного неба, и Птицелов ощутил тревогу. Уж не буйный ли Циркуль — псих с непредсказуемым нравом и походкой кукольного человечка — пожаловал к нему в гости? Циркуля все сторонились — даже уголовники и мутанты. Делинквент, условно-освобожденный, так как пятеро убитых им офицеров были, как ни крути, пособниками порочного режима Отцов.
— Не боись, достопочтенный господин, это я — Циркуль…
И вновь Птицелов не посмел ругаться вслух. Он слышал, что сам доктор Таан был против того, чтобы отправлять Циркуля на раскорчевку. Принесло ведь…
— Кушать хочешь? — дэк пододвинул к Птицелову открытую консервную банку. — Половинку тебе оставил — можешь пересчитать до зернышка. А по ночам оно ведь особенно кушать хочется, да?
Что верно, то верно. У Птицелова мгновенно забурчало в животе. Конечно, еда эта препаршивая. Но срок годности всего-то в прошлом году закончился, значит, нужно брать, ежели предлагают, и не жаловаться.
— Чего надобно? — спросил Птицелов, подтягивая банку к себе.
Циркуль быстро-быстро потер небритый подбородок.
— Чего надобно мне, тем не будешь ни сыт, ни богат, — проговорил псих скороговоркой. — Слышал от хороших людей, будто умеешь ты отличать, что правда, а что брехня. Правда — брехня, брехня — правда, да? — он захихикал, вытер выступившую на глазах влагу. — Молодец! Молодец, достопочтенный. Я ведь псих знатный. Меня даже в «Волшебном путешествии» два раза показывали. Вернее, не меня, а мою бредятину. Ментоскописты белугами ревели! Да, белугами, ты не удивляйся, достопочтенный.
Слышал от хороших людей?.. Птицелов мысленно хлопнул себя по лбу. Никак, Облом отомстил?
— А вот ты кушай бобочки, достопочтенный, мягкие, жирненькие бобки, и слушай, что я тебе рассказывать стану. Выслушаешь, тогда скажешь, кто такой Углу Кроон, прозванный Циркулем за то, что выдергивал людям глазные яблоки тем самым инструментом. Больной он на голову или на какое иное место? — и Циркуль снова захихикал. — Понимаешь, очень важно знать, — он снова перешел на свистящий шепот, — что есть моя жизнь? Правда или ложь?
Птицелов прикинул, что в случае чего с одним сумасшедшим он как-нибудь да управится. Сунул пальцы в консервную банку и приготовился слушать.