— Какой корабль был в свое время! — продолжал он. — Загляденье! Изотопный реактор третьего поколения. Микроволновые детекторы-излучатели позволяли обнаружить любую воздушную цель — свою или чужую. Турели автоматических зенитных установок на подшипнике скольжения… — Пуут изрядно отхлебнул краснухи. — В семьдесят девятом, когда «Зартак» закладывали, эти технологии были наиновейшими… В боевых условиях они себя полностью оправдали. Их потом стали в Крепости применять… Представляешь, паря? Реактор, который двадцать лет может давать энергию без дозаправки теплоносителем. Автомат-наводчик, снабженный микроволновым детектором. И турель на подшипнике скольжения, который не нуждается в смазке! И все дела!.. Идеальная оборонительная система! Через нее и муха не проскочит, не то что аэроплан или, скажем, ракета. — Инженер отхлебнул еще краснухи, речь его сделалась немного невнятной, но красноречие оставалось безотказным. — Наша противобалли… стически… кая защита оказалась лучшей в Мире… но, увы… не помогло. Противник применил против нас ракеты, управляемые смертниками… Они не на порохе, как наши… на резине, понимаешь, паря? Это не совсем резина, но… по составу близко… эффективная скорость истечения выше… Такие ракеты… боеголовку большую… Мы сейчас, паря… технологию эту… на вооружение… Наше «Изделие номер семь»… на резине…
Инженер Пуут вдруг ткнулся лицом в столешницу. Опустелый граненый стакан в его темной от графитовой смазки руке жалобно хрустнул. Пуут не обратил на это внимания. Он уже спал.
Птицелов осторожно вынул треснутый стакан из его пальцев и отнес к барной стойке. Бармен, ни о чем не спрашивая, выставил перед мутантом кружку пива.
— Отрубился Пуут, — резюмировал бармен, рассматривая испорченный стакан на просвет. — И трехсот грамм не осилил, бедолага…
— А что так? — вскользь поинтересовался Птицелов.
— Да аврал у них на «Семерке». Готовят очередной испытательный пуск. Неделю уже не спят толком, — бармен, как и следовало ожидать, был в курсе всех событий, происходящих на секретном объекте. — Придут ко мне, перекусят наскоро и назад… А сегодня, видно, попустило их, краснуху стали заказывать. Да не выдерживают нормы…
— Эй, парень, иди сюда! — окликнули Птицелова с дальнего стола, где сидели шестеро молодых техников.
Мутант забрал свое пиво, подошел к ним. Техники потеснились, освобождая ему место на длинной скамье.
— Ты, говорят, умеешь отличить брехню от правды? — сказал длинный, как жердь, Пашт — механик с аэродрома.
И откуда только узнали? — удивился Птицелов.
— Ну, умею, — сказал он, помедлив, будто бы для придания весу.
— Рассуди нас, парень! — продолжал механик. — Виру, — он ткнул пальцем в тощую грудь диспетчера метеослужбы, — хвастает, что на управляемом парашюте он якобы поднимался вдоль вихревой зоны на два километра. И якобы видел там Ослепительный Диск из сказок этих… как их бишь, Шиу… олу… Пожирателей Пламени в общем. Ну не брехло ли?!
— Сам ты брехло! — угрюмо отозвался Виру. — А я что видел, то и говорю!
— Ну, гость залетный, что скажешь? — вопросил Пашт.
— Он правду говорит.
За столом воцарилась тишина. Механики, операторы, конструкторы уставились на Птицелова, словно на пророка Суута, вещающего из огненной пещи.
— Этого не может быть! — отрезал аэродромный механик. — Виру подмазал тебе.
Птицелов пожал плечами. Ему было все равно.
— Не увиливай, Пашт, — буркнул чертежник Поол из конструкторского бюро. — Гони Виру сотню. Соблюдай уговор.
Остальные свидетели пари забормотали: правильно, дескать, был такой уговор: проиграл — плати сотню. И все дружно ее пропивают.
— Нет, погодите, парни, — продолжал упираться Пашт. — Врет столичник, не может быть там, — он ткнул в низкий, недавно побеленный потолок, — никакого Диска! Байки все это.
— А я читал, — заговорил юстировщик оборудования карлик Муун, — что Шиуоалау в своих мифах описывали редкое природное явление атмосферной дифракции.
— Это что еще за массаракш такой? — спросил Пашт, заподозрив новый подвох.
— Иногда образуется что-то вроде воздушной линзы, — пояснил карлик, — и весь Мировой Свет концентрируется в сравнительно небольшой диск.
— Сговорились, — буркнул механик. — Насочиняли сказок, чтобы у меня сотню вытрясти.
Он встал и двинулся было к выходу, но здоровенный Поол ухватил его за рукав:
— Деньги на бочку!
Пашт швырнул на стол скомканную сотенную купюру и ушел, хлопнув дверью.
— Вот чудила, — в сердцах обронил Виру. — Когда это я ему врал?..
— Муун, не в службу, а в дружбу сгоняй к бару, закажи пивка, а? — попросил Поол. — И скажи этому мироеду, пусть креветок вяленых подаст и рыбки копченой. Наел задницу, приходится самим бегать…
Карлик сгреб выигранную сотню и поскакал к барной стойке. А Птицелов, глядя Виру в глаза, спросил:
— А что такое вихревая зона?
Если повернуться на левый бок, то перед глазами окажется ржавая труба главного воздуховода, если — на правый, то в красном свете аварийных ламп увидишь желтую физиономию старика-чучуни, спящего на соседней шконке. Если посмотреть вниз на палубу, то от вида жирно отблескивающей воды станет тошно. Лучше всего лежать с закрытыми глазами, а еще лучше — дрыхнуть без задних ног. Но, несмотря на усталость, сна нет ни в одном глазу, потому что где-то внутри беспрерырвно работает счетчик, отсекающий секунды жизни. Тридцать секунд прожитых на «гондоле» равняются примерно получасу вольного существования на свежем воздухе и подальше от дырявого реактора.
«Вот сволочь, — в который уж раз безнадежно подумал Птицелов, — долго он нас еще будет мурыжить здесь?..»
И впрямь — сколько можно! Ведь всю акваторию обшарили. Киты, сивучи, рыбьи косяки — этого добра навалом. А вот ики-ики — ни одного! А Васку будто взбесился.
«Никто, — говорит, — носу на берег не покажет, пока хотя бы одного „кальмара с прожекторами“ не засечем».
Ладно мы, М-агенты, нам по службе положено. Все равно еще два, максимум три дня в этой ржавой банке просидим, таблетки горстями пожрем, и на берег. А морячки ради чего страдают? Им и так кому по три, кому по четыре года лямку исправительной службы тянуть. А старый Тусэй с какой радости здесь гниет? Ну сволочь же этот Васку!.. Хотя нет, что ни говори, а настоящая сволочь тот, кто такое наказание придумал. Поскорее бы уж окончательно списали эти посудины. Сколько их осталось на ходу после Прибрежной войны? Не более пяти. По крайней мере, так утверждает мичман Маар…
Массаракш…
— Чего стонешь? — спросил кто-то.
Птицелов открыл глаза — ага, он все-таки задремал! — и уставился на некогда черную, а теперь серую от грязи и прожженную в нескольких местах кислотами робу матроса. Как там бишь его зовут?.. Ни дать ни взять — мертвец из кинемы. Ходячий. Пока…