— Исчез, — сказала Арриэтта. — Когда мама его увидела, ей показалось, что он запутался в паутине. Но было темно. Это случилось после чая. А зимой в пять часов уже темно.

— О-о-о!.. — протянул мальчик и, подняв с земли два лепестка вишни, сложил их сэндвичем и принялся медленно жевать.

— Представь, — сказал он, уставившись глазами в стену дома, — что ты увидела посредине портьеры маленького человечка, величиной с карандаш, с синей заплатой на штанах и с кукольной чашкой в руке… ты бы не подумала, что это эльф?

— Нет, — сказала Арриэтта, — я бы подумала, что это мой папа.

— Да? — произнес мальчик и нахмурился. — А у твоего папы синяя заплата на штанах?

— Не на парадных. На тех, в которых он ходит на работу.

— О-о-о!.. — снова протянул мальчик. — А много таких человечков, как он?

— Нет, — ответила Арриэтта. — Мы не похожи друг на друга.

— Я хочу сказать — таких крошечных. Арриэтта рассмеялась.

— Ну, не будь дурачком, — сказала она. — Не думаешь же ты, что на свете много человеков такой величины, как ты!

— Куда больше, чем таких, как ты! — запальчиво возразил он.

— Честно… — начала Арриэтта и снова рассмеялась. — Неужели ты на самом деле думаешь… ты только представь себе, что бы было тогда на свете! Такие огромные стулья… я их видела. Представляешь — делать такие стулья для всех! А материя на одежду?.. Ее понадобились бы целые мили… А огромные дома… такие высокие, что и потолка не видно… а огромные кровати… А еда!.. Сколько понадобилось бы еды! Целые озера супа, трясины желе, горы мяса и овощей!

— А вы разве не едите супа? — спросил мальчик.

— Конечно, едим, — засмеялась Арриэтта. — У моего папы был дядя, у которого была лодочка, и он катался в кастрюле с бульоном и подбирал все, что там плавало зря. А иногда забрасывал удочку на дно, чтобы подцепить кусочек костного мозга. Но потом кухарка заподозрила неладное, когда ей стали попадаться в супе согнутые булавки. Однажды он чуть не потерпел крушение, когда налетел на затонувшую сахарную кость. Дядя потерял весла, в лодке сделалась течь, но он закинул удочку на ручку кастрюли и подтянулся к ее краю. Сколько там было бульона!.. Дна не видно! А кастрюля! Я хочу сказать, такие громады скоро всю бы Землю объели… ничего бы не осталось. Вот почему хорошо, говорит папа, что они вымирают… «Нам много не надо, говорит папа, несколько штук — и все, чтобы нас обеспечить. Хорошенького, говорит он… — она приостановилась, стараясь вспомнить слова отца, — понемножку». Он говорит…

— Погоди, — прервал ее мальчик, — что значит «нас обеспечить»?

Глава десятая

И Арриэтта рассказала ему о том, как они добывают то, что им нужно, какая это трудная и опасная работа. Она рассказала ему о кладовых в подполье, о подвигах Пода в его молодые годы, о его ловкости и мужестве; описала те далекие времена, еще до ее рождения, когда Под и Хомили были богаты и у них была музыкальная табакерка, покрытая золотой филигранью, и крошечная птичка, сделанная из перышек зимородка, вылетавшая из табакерки, — она хлопала крылышками и пела песенку; и кукольная мебель, и малюсенькие стаканчики из зеленого стекла; серебряный чайник из горки в гостиной, атласное покрывало и вышитые простынки… «Они у нас до сих пор есть, — сказала Арриэтта, — это Ее носовые платки…» «Она», как мало-помалу догадался мальчик, была тетя Софи наверху. Он узнал, как Под добывал вещи в Ее спальне, пробираясь при свете камина среди безделушек на туалетном столике; он даже взбирался по пологу и расхаживал у Нее по одеялу. А Она следила за ним глазами, а иногда даже разговаривала с ним, потому что, объяснила Арриэтта, каждый день в шесть часов вечера Ей приносили графинчик доброй старой мадеры, от которой к полуночи не оставалось ни капли. Никто ее не винил, даже Хомили, потому что, как говорила Хомили, у Нее, бедняжки, так мало осталось удовольствий в жизни. И после первых трех рюмок, объяснила Арриэтта, Она не верила ничему, что видели ее глаза!

— Она думает, что папа вылезает из графина, — сказала Арриэтта. — Когда-нибудь, когда я стану постарше, он и меня возьмет к Ней, и Она подумает, что я тоже вылезла из графина. Ей это будет приятно, говорит папа, Она к нему привязалась. Однажды он взял к Ней маму, и тетя Софи очень обрадовалась и потом все спрашивала, почему мама больше не приходит, и говорила, что ей разбавляют мадеру водой, потому что один раз она видела маленького мужчину и маленькую женщину, а теперь видит лишь одного мужчину.

— Хорошо бы, если бы она и про меня думала, что я вылез из графина, — сказал мальчик. — Она учит меня писать, диктует мне диктовки. Я вижу ее только по утрам, а по утрам она сердитая. Она посылает за мной, смотрит, чистые ли у меня уши, и спрашивает миссис Драйвер, выучил ли я урок.

— А на что похожа миссис Драйвер? — спросила Арриэтта. (Как восхитительно было разговаривать вот так, небрежно, о миссис Драйвер!.. Как храбро с ее стороны!)

— Она толстая, у нее растут усы, и когда она купает меня, она изо всей силы трет мочалкой по синякам и ссадинам и говорит, что — дай только срок! — отшлепает меня туфлей.

Мальчик выдрал пук травы и стал его разглядывать. Арриэтта заметила, что губы его дрожат.

— А моя мама очень хорошая, — продолжал мальчик. — Она живет в Индии… А почему вы потеряли все свои богатства?

— Понимаешь, наверху, в кухне, лопнул кипятильник, и наш дом залило горячей водой. Все вещи прибило к оконной решетке. Папа работал день и ночь не покладая рук. Сначала в горячей воде, потом в холодной. Пытался спасти имущество. Это было в марте, и внизу был ужасный сквозняк. Папа простудился и заболел; он не мог больше ходить наверх. Поэтому работать пришлось дядюшке Хендрири и другим, и мама отдала им все наши вещи, одну за другой, за их труды. Птичка из музыкальной табакерки испортилась от воды, перышки выпали, и наружу вылезла колючая пружина. Папа поставил пружину на дверь, чтобы та плотней закрывалась, и не было сквозняка, а перышки мама приладила к своей кротовой шляпке. Потом родилась я, и папа снова стал добывать. Но теперь он быстрее устает и не любит лазать по портьерам, особенно когда оторваны бомбошки…

— Я ему немного помог, — сказал мальчик, — тогда, с чашкой. Он весь дрожал. Я думаю, он испугался.

— Папа испугался?! — сердито воскликнула Арриэтта. — Испугался тебя?!

— Может, он не любит высоты? — сказал мальчик.

— Он любит высоту, — возразила Арриэтта. — Чего он не любит — так это портьер. Я же тебе сказала. Он от них устает.

Мальчик сидел на корточках, задумчиво жуя травинку.

— Добывать — вы так это называете? — сказал он наконец.

— А как иначе это можно назвать? — спросила Арриэтта.