– Князь, князь! вы предлагаете ей свою руку! вы хотите ее взять у меня, мою Зину! мою милую, моего ангела, Зину! Но я не пущу тебя, Зина! Пусть вырвут ее из рук моих, из рук матери! – Марья Александровна бросилась к дочери и крепко сжала ее в объятиях, хотя чувствовала, что ее довольно сильно отталкивали… Маменька немного пересаливала. Зина чувствовала это всем существом своим и с невыразимым отвращением смотрела на всю комедию. Однако ж она молчала, а это – все, что было надо Марье Александровне.
– Она девять раз отказывала, чтоб только не разлучаться с своей матерью! – кричала она. – Но теперь – мое сердце предчувствует разлуку. Еще давеча я заметила, что она так смотрела на вас… Вы поразили ее своим аристократизмом, князь, этой утонченностью!.. О! вы разлучите нас; я это предчувствую!..
– Я о-бо-жаю ее! – пробормотал князь, все еще дрожа как осиновый листик.
– Итак, ты оставляешь мать свою! – воскликнула Марья Александровна, еще раз бросаясь на шею дочери.
Зина торопилась кончить тяжелую сцену. Она молча протянула князю свою прекрасную руку и даже заставила себя улыбнуться. Князь с благоговением принял эту ручку и покрыл ее поцелуями.
– Я только теперь на-чи-наю жить, – бормотал он, захлебываясь от восторга.
– Зина! – торжественно проговорила Марья Александровна, – взгляни на этого человека! Это самый честнейший, самый благороднейший человек из всех, которых я знаю! Это рыцарь средних веков! Но она это знает, князь; она знает, на горе моему сердцу… О! зачем вы приехали! Я передаю вам мое сокровище, моего ангела. Берегите ее, князь! Вас умоляет мать, и какая мать осудит меня за мою горесть!
– Маменька, довольно! – прошептала Зина.
– Вы защитите ее от обиды, князь? Ваша шпага блеснет в глаза клеветнику или дерзкому, который осмелится обидеть мою Зину?
– Довольно, маменька, или я…
– Ну да, блеснет… – бормотал князь. – Я только теперь начинаю жить… Я хочу, чтоб сейчас же, сию ми-нуту была свадьба… я… Я хочу послать сейчас же в Ду-ха-но-во. Там у меня брил-ли-анты. Я хочу положить их к ее ногам…
– Какой пыл! какой восторг! какое благородство чувств! – воскликнула Марья Александровна. – И вы могли, князь, вы могли губить себя, удаляясь от света? Я тысячу раз буду это говорить! Я вне себя, когда вспомню об этой адской…
– Что же мне де-лать, я так бо-ялся! – бормотал князь, хныча и расчувствовавшись. – Они меня в су-мас-шед-ший дом посадить хо-те-ли… Я и испугался.
– В сумасшедший дом! О изверги! о бесчеловечные люди! О низкое коварство! Князь, я это слышала! Но это сумасшествие со стороны этих людей. Но за что же, за что?!
– А я и сам не знаю за что! – отвечал старичок, от слабости садясь на кресло. – Я, знаете, на ба-ле был и какой-то анекдот рас-сказал; а им не понра-ви-лось. Ну и вышла история!
– Неужели только за это, князь?
– Нет. Я еще по-том в карты иг-рал с князем Петром Демен-тьи-чем и без шести ос-тал-ся. У меня было два ко-ро-ля и три дамы… или, лучше сказать, три дамы и два ко-ро-ля… Нет! один ко-ро-ль! а потом уж были и да-мы…
– И за это? за это! о адское бесчеловечие! вы плачете, князь! Но теперь этого не будет! Теперь я буду подле вас, мой князь; я не расстанусь с Зиной, и посмотрим, как они осмелятся сказать слово!.. И даже, знаете, князь, ваш брак поразит их. Он пристыдит их! Они увидят, что вы еще способны… то есть они поймут, что не вышла бы за сумасшедшего такая красавица! Теперь вы гордо можете поднять голову. Вы будете смотреть им прямо в лицо…
– Ну да, я буду смотреть им пря-мо в ли-цо, – пробормотал князь, закрывая глаза.
«Однако он совсем раскис, – подумала Марья Александровна. – Только слова терять!»
– Князь, вы встревожены, я вижу это; вам непременно надо успокоиться, отдохнуть от этого волнения, – сказала она, матерински нагибаясь к нему.
– Ну да, я бы хотел немно-го по-ле-жать, – сказал он.
– Да, да! Успокойтесь, князь! Эти волнения… Постойте, я сама провожу вас… Я уложу вас сама, если надо. Что вы так смотрите на этот портрет, князь? Это портрет моей матери – этого ангела, а не женщины! О, зачем ее нет теперь между нами! Это была праведница! князь, праведница! – иначе я не называю ее!
– Пра-вед-ни-ца? С'est joli… [43] У меня тоже была мать… princesse… [44] и – вообразите – нео-бык-новенн-но полная была жен-щина… Впрочем, я не то хотел ска-зать… Я не-мно-го ослаб. Adieu, ma charmante enfant!.. [45] Я с нас-лажде-нием… я сегодня… завтра… Ну, да все рав-но! au revoir, au revoir! [46] – тут он хотел сделать ручкой, но поскользнулся и чуть не упал на пороге.
– Осторожнее, князь! Обопритесь на мою руку, – кричала Марья Александровна.
– Charmant! Сharmant! – бормотал он, уходя. – Я теперь только на-чи-наю жить…
Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив голову, стояла она, не двигаясь с места. Слезы стыда покатились из глаз ее… В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал в комнату.
Он слышал все, все!
Он действительно не вошел, а вбежал, бледный от волнения и от ярости. Зина смотрела на него с изумлением.
– Так-то вы! – вскричал он задыхаясь. – Наконец-то я узнал, кто вы такая!
– Кто я такая! – повторила Зина, смотря на него как на сумасшедшего, и вдруг глаза ее заблистали гневом.
– Как смели вы так говорить со мной! – вскричала она, подступая к нему.
– Я слышал все! – повторил Мозгляков торжественно, но как-то невольно отступил шаг назад.
– Вы слышали? вы подслушивали? – сказала Зина, с презрением смотря на него.
– Да! я подслушивал! да, я решился на подлость, но зато я узнал, что вы самая… Я даже не знаю, как и выразиться, чтоб сказать вам… какая вы теперь выходите! – отвечал он, все более и более робея перед взглядом Зины.
– А хоть бы и слышали, в чем же вы можете обвинить меня? Какое право вы имеете обвинять меня? Какое право имеете так дерзко говорить со мной?
– Я? Я какое имею право? И вы можете это спрашивать? Вы выходите за князя, а я не имею никакого права!.. да вы мне слово дали, вот что!