Нет, Неф никогда ничего не требовала, но он чувствовал себя обязанным соответствовать ее ожиданиям, а значит, быть умным, терпимым, добрым, ласковым, любящим… самым лучшим. Это оказалось очень тяжело, но обмануть любимые глаза фараон не мог. Эхнатон много лет из кожи вон лез, чтобы не разочаровать драгоценную жену, и теперь просто радовался, что может позволить себе совсем иное.
Кийе не требовались его ум или такт, она не нуждалась в его духовных исканиях или размышлениях, не ожидала особо утонченных ласк, признаний в любви или нежности. Для этой жены было вполне достаточно простого спаривания по ночам и возможности жить царицей, когда у ног ползали придворные, слышались слова восхваления и восхищения.
Нефертити с ужасом замечала, как меняется и нрав самого Эхнатона, и порядки, некогда заведенные в Ахетатоне. Уходили простота и душевность, на смену им возвращались ранее привычные при дворе лесть и ложь. Фараон словно устал, его фигура обмякла, опустились веки, взгляд не блестел восторгом и надеждой, как раньше.
Это замечала не одна опальная царица, ужасались многие искренние сторонники Эхнатона. Неужели женщина рядом способна так повлиять даже на сына самого Атона?! Получалось, что да. С Нефертити Эхнатон тянулся вверх, а рядом с Кийе просто плыл по течению, опускаясь при этом все ниже. Ахетатон притих в ожидании своего конца.
Причин было несколько: многолетнее нежелание фараона заниматься делами, его доверчивость по отношению ко многим обманщикам привели к ухудшению положения повсюду. Казна больше не пополнялась золотом из подвластных земель в прежнем количестве, а то, что в ней было, быстро тратилось. Ничего не изменил и приезд царицы-матери Тийе два года назад. Фараона интересовал только Атон и сам Ахетатон. У многих прозорливых царедворцев зачесались пятки от желания поскорее покинуть город, особенно теперь, когда фараон попал под влияние Кийе.
У Эхнатона почему-то росло раздражение, дело было не только и не столько в болезни. Что-то шло не так, а что именно, он не понимал. Он, Владыка Обеих Земель, сын Атона, тот, чьего слова достаточно, чтобы посреди пустыни вырос великолепный город, воплощение бога на земле… вовсе не был счастлив, построив этот город!
В Ахетатоне он изначально поделил свою жизнь надвое, как и сам дворец. В одной части, официальной и торжественной, он был всесильным правителем, в другой – жилой и уютной – просто любящим мужем и отцом. Что не так? В семье разлад, Нефертити из дворца ушла, и счастливой семьи больше нет. Эхнатон старательно гнал от себя мысль, что сам же и прогнал бывшую любимую жену.
Но нелады и в другой части. Всегда любивший правду и искренность, фараон вдруг обнаружил, что во дворце пышным цветом расцвели лесть и подхалимаж, что придворные, совсем недавно не имевшие понятия о дворцовых правилах, откуда-то усвоили их в полной мере, интриговали, топя друг дружку и стараясь вылезти сами. Его двор мало чем отличался от двора Малькатты, разве что меньшим блеском? Да нет, теперь и блеска хватало, он сам приучил за все получать богатые золотые побрякушки.
Победил жрецов Амона, освободившись от их власти? Но сам стал жрецом. И на парадной половине своего дворца ничем не отличался от всех своих предшественников – правителей Кемет. Казалось, стоит только уничтожить фиванских жрецов, как наступит благоденствие для всего Кемет, но жрецы уничтожены, а ничего не наступило. Мало того, все чаще доносят, что за пределами Ахетатона люди по-прежнему поклоняются тем же богам, да и в самом городе вдали от чужих глаз немало домашних молелен, посвященных не одному Атону.
Если честно, то Эхнатон устал от ежедневных служений в Храме, вернее, не столько от самой службы, во время которой испытывал искренний восторг и очищение, а от однообразия произносимых слов и совершаемых действий. Ему вдруг пришла мысль, что вместо себя нужно назначить верховным жрецом кого-то другого, а службы проводить только тогда, когда к этому есть особая тяга. Мысль понравилась Эхнатону, так он в чем-то даже уравнивал себя с окружающими.
Немного подумав, фараон нашел и кандидатуру – Мерира! Он решил торжественно объявить Мериру верховным жрецом Атона в городе Атона.
Кийе рвала и метала! Для того ли она столько времени ублажала этого урода, чтобы рядом с ним в окне явлений снова стояла Нефертити?! Стараться только ради постельных запросов фараона красотка не желала, но Эхнатон даже отвечать на ее просьбу и присутствовать при назначении не стал. Отмахнулся, как от назойливой мухи:
– Нефертити Главная царица, это ее право и обязанность.
Хотелось крикнуть: «Так отмени!» – но что она могла? Пока только закусить губу и уползти в свою комнату. Кийе даже не пошла смотреть церемонию.
А зря, потому что все было красиво. Позже Мерире постарался, чтобы его скульптор изобразил этот волнующий момент на стене в гробнице, не каждому удается быть даже просто облагодетельствованным Владыкой, а уж тем более получить из его рук высочайшее доверие – звание верховного жреца Атона!
Множество гирлянд из цветов лотоса обрамляли окно, легкий ветерок развевал разноцветные ленты на изящных колоннах в форме лотоса, с ними соперничали такие же яркие пятна – страусовые перья в веерах многочисленных придворных, многоцветье букетов спорило с многоцветьем нарядов.
Мерира, как и положено, пал ниц, приветствуя появившихся в окне фараона и Главную царицу. Правителя приветствовал не один будущий верховный жрец, восторженные крики неслись отовсюду, павшие на колени придворные умудрялись даже в согбенной позе довольно громко восторгаться своим повелителем. Эхнатону всегда нравилось такое поклонение и выражение восторга. Почему-то на этот раз крики показались фальшивыми, а пожелания миллионов лет процветания – неискренними.
Он чуть скосил глаза на жену, Нефертити стояла, как всегда, спокойная, красивая и молчаливая. Если бы жена заглянула в глаза или просто чуть прижалась к его плечу, как делала иногда раньше, Эхнатон прогнал бы Кийе и забыл о пухлой красотке, разве только забрав у нее рожденного ребенка. Но царица замкнулась в себе.
Обиделась!.. Она обижается, что муж взял вторую жену, притом что сама не может родить сына! Полные губы Эхнатона дрогнули, ноздри чуть расширились, это предвещало приступ. На его счастье, фараон отвлекся на происходившее внизу.
Знаком заставив Мерире подняться с колен, Эхнатон взволнованно произнес:
– Я посвящаю тебя в верховные жрецы Атона в моем храме Атона в поднебесном городе Атона. Я делаю это из любви к тебе и говорю: мой слуга, преуспевший в учении, сердце мое радуется от дел твоих. Передаю тебе эту должность и говорю тебе: ты будешь вкушать пищу фараона в храме Атона!
Затем фараон передал новому верховному жрецу жреческие регалии и множество ценных подарков, словно вознаграждая не только за проявленную преданность ему и делу, но и за будущие заслуги.
Толпа придворных обрадованно взревела, казалось, фараон так щедро наградил не одного Мерире, а каждого из восторженных людей. И снова Эхнатону показалась фальшивой эта радость. Чем довольны остальные? Едва ли тем, что Мерире стал верховным жрецом и будет исполнять обряды, которые раньше исполнял сам фараон. Скорее большинство завидуют, даже если никогда не мечтали о жреческом труде. Почему же они аплодируют и радуются? Ложь, ложь, ложь! Всюду ложь! И если это в городе правды, перед фараоном, живущим правдой, то что делается вдали от Ахетатона?!