Но времени заниматься глупой Кийе у Нефертити не было. Для начала она отправилась проведать мужа. Тот спал после приступа, и Нефертити надеялась, что спать будет долго.
Царица жестом подозвала к себе лекаря, следившего за здоровьем Эхнатона. Она прекрасно знала честность добродушного старика и то, что фараон мало его слушает, и решила на этом сыграть:
– Пенту, пер-аа, как всегда, мало прислушивался к твоим советам? Поэтому ему так плохо?
Царица сама же подбросила лекарю возможность оправдаться, хотя оправдываться было не в чем. Действительно, как может диктовать свою волю Единственному лекарь, даже самый добросовестный и заслуженный? Но спрос-то всегда с него.
– Да, госпожа, пусть будут долгими твои счастливые дни…
Пенту еще не понял, как теперь прославлять Нефертити, ведь совсем недавно царица Кийе запрещала даже упоминать ее имя во дворце. Похоже, времена переменились, теперь в силе Нефертити, а Кийе исходит криком в гареме. Только ее никто не слушает.
Нефертити совсем не хотелось, чтобы старый Пенту мешал ей, а потому предложила:
– Думаю, ты уже устал, пора и на покой. К большому участку земли, который ты получил от пер-аа, я добавлю еще три виноградника, две деревни с рабами, дом и хорошее содержание ежемесячно. Этого будет достаточно, чтобы встретить старость спокойно?
Конечно, опытный царедворец прекрасно понял, что такое щедрое предложение царицы означает простую отставку, но это было то, о чем он давно мечтал. Жить в собственном доме куда лучше, чем слышать ежедневные угрозы от Кийе за то, что неспособен выдумать средство, позволяющее сохранять стройность, обжираясь вволю.
Отдав нужные распоряжения, Нефертити усмехнулась: как пока все легко разрешается!
За здоровьем Эхнатона отныне будут следить лекари, назначенные ею, следовательно, фараон будет спать столько, сколько понадобится царице, чтобы привести в порядок запущенные им дела.
Нефертити не захотела оставаться в Северном дворце, предпочла вернуться в свой малый за стеной. Там же состоялся ее разговор с Меритатон.
– Меритатон, у тебя достойный будущий муж. Царевич Семнехкаре умен, красив и мягок в общении. Через несколько дней он закончит свои дела и прибудет в Ахетатон. Желаю тебе счастья, тем более пер-аа дал согласие на то, чтобы Семнехкаре стал его соправителем.
Меритатон слушала мать и не могла понять, почему ей не вполне верится таким простым словам. Царевна умна и проницательна, когда ее не мучили приступы отцовской болезни, она соображала быстро и хорошо. Что же не так в материнских словах? Она вроде рада и… не рада замужеству дочери?
И вдруг Меритатон пронзило понимание: мать завидует! Завидует дочери, потому что та молода и скоро станет супругой, в то время как у самой Нефертити в будущем уже ничего хорошего, пер-аа болен и беспомощен, женское счастье царицы оказалось очень коротким! Но дочери некогда жалеть мать, она радовалась за себя.
Еще один разговор, более подробный и серьезный, у нее состоялся с Эйе.
– Почему ты оставила ее в живых? Ведь она разрушила любовь твоего мужа!
Нефертити усмехнулась:
– Когда стоишь близко, то почти ничего не видишь, кроме собственного носа. Я побывала далеко и многое разглядела. Эйе, не любовь прошла, потому что у пер-аа появилась Кийе, а пер-аа пошел к ней, потому что прошла любовь. Когда я носила Макетатон и Анхесенпаатон, у пер-аа даже гарема не было. А потом появился… А Кийе… Она добивалась своего и делала это так, как умела. Но это не важно, теперь я знаю главное, я знаю все!
– Что все? – Эйе – царедворец с многолетним опытом, потому вопрос осторожен и взгляд пытлив. Неф усмехнулась, глаза твердо глянули в его глаза.
– Все, Эйе!
– Царица сказала?
– Не успела, но написала.
– Хочешь спросить?
– Нет! – ответила быстро, резко. – Пусть все останется как есть!
– Что все, Неф?
– У нас с тобой все. В остальном грядут изменения. Соправитель теперь Семнехкаре. Ты должен помочь мальчику не наделать глупостей.
– А ты?
Нефертити чуть вздохнула:
– А меня к мальчику лучше не подпускать. Немного погодя я уеду в Фивы, Эйе. Как только смогу убедиться, что Семнехкаре твердо взял власть.
– А пер-аа?
– Он почти слеп и очень болен. Придется забрать его с собой. Но мешать Семнехкаре и Меритатон я не стану.
– Если пер-аа не пожелает покидать Ахетатон?
Нефертити чуть пожала плечами.
– Будет доживать жизнь здесь один.
Что-то в услышанном насторожило Эйе, но что именно, понять не смог. Царедворец нутром чувствовал, что это не касалось новых знаний Нефертити о ее прошлом, даже не касалось ее как царицы… До конца дня Эйе размышлял и вдруг понял: Нефертити почему-то боится оказаться рядом с царевичем Семнехкаре! Но почему?!
Раб, ездивший в Фивы вместе с царицей по заданию Эйе, низко склонился, готовый рассказать все, что узнал за это время.
– Говори.
Услышанное заставило Эйе задуматься. Образ влюбленной Нефертити как-то не вязался с тем, что он видел только что, но сердце женщины – загадка, а такой, как Нефертити, тем более. Он поморщился: как бы это чувство и правда не помешало новой Нефертити. Царица все понимает сама, потому так осторожна. Одно Эйе знал точно: что бы ни произошло, он всегда будет рядом с дочерью, всегда будет ей помогать. И не важно, что она теперь знает, кто ее отец!
* * *
В мастерскую скульптора Тутмеса примчался гонец с повелением царицы Нефертити прибыть во дворец через два часа.
Весь Ахетатон знал, что царица вернулась из Фив, что пер-аа болен, что предательница Кийе изгнана обратно в гарем под замок и во дворце всем заправляет Нефертити. Самого Тутмеса тоже не удивил такой вызов. Если царица Кийе больше не царица, значит, и Северный дворец ей больше не принадлежит. Из этого следовало, что всюду нужно сбить картуши с именем опальной красавицы и выбить новые. С чьим именем? Конечно, самой Нефертити, все же дворец строился изначально для нее, а не для Кийе!
Тутмес был готов приступить к выполнению такого заказа немедленно и с удовольствием. Он спешил во дворец с волнением. Скульптор прекрасно помнил удивительную красоту царицы и как человек, всю жизнь создающий прекрасное, внутренне трепетал, предвкушая новый восторг. Для него разница между Нефертити и Кийе была особенно заметна. Глаза скульптора, привыкшие к нежным овалам лиц и стройным фигурам египтянок, просто отталкивались от пухлых щек, объемистой груди и широкого зада последней любимой царицы пер-аа. Даже походка Кийе – чуть вразвалочку – была оскорбительна для взгляда скульптора. Тутмес дивился: неужели пер-аа не видел разницы между озаренной внутренним светом красотой Нефертити и хищной, грубоватой, точно у простолюдинки, яркостью Кийе? Наверное, не видел…