В глубине души он понимал, что все только начинается. Наташа не представлена ко двору, в Аничков дворец ездила только к тетке по делам во флигель, или если отвозил кто-то из придворных дам, но это дело времени. А для придворных балов и расходы будут куда большие.
Однажды Наташу в Аничков дворец отвезла супруга министра Нессельроде. Увезла из лучших побуждений, заехала за ними, а Пушкина не оказалось дома. Он привычно был у кого-то в гостях. Графиня, недолго думая, приказала Пушкиной одеваться и ехать с ней.
– Но как же Пушкин?
– Их величества очень хотели видеть вас на вечере, потому прошу поторопиться. Полноте вам сиднем сидеть, коли муж не вывозит. В другое место не повезла бы, а против Аничкова дворца и Пушкин возразить не посмеет. Приказ императрицы.
Графиня Мария Дмитриевна Нессельроде ошиблась: Пушкин не просто посмел возразить, он был в бешенстве! Разозлился и на Наташу, посмевшую выехать куда-то дальше модной лавки без его разрешения и сопровождения, и на графиню, подсказавшую его жене такую мысль, и, главное, на то, что Наташу увезли в Аничков дворец, куда ему самому хода не было, зато ходили такие сплетни о дамах, которых привечал император…
Злость Пушкина вылилась в совершенно безобразный скандал с Нессельроде. Забыв, что перед ним супруга министра и, главное, женщина, он почти кричал, что его жена не будет выезжать туда, где не бывает он сам! Мария Дмитриевна сумела сдержаться, но мужу, конечно, все пересказала. Тот пожаловался Бенкендорфу.
Александр Христофорович только вздохнул. Пушкин снова и снова позволял себе невесть что, оскорбить графиню Нессельроде значило нажить врага в лице ее мужа. Но государь благоволил к госпоже Пушкиной, да и императрица тоже… Бенкендорф вдруг улыбнулся:
– Карл Васильевич, да ведь он просто ревнивец. Пусть Мария Федоровна простит нашего Отелло, Пушкин не мыслит, что его красавица может где-то бывать без его присмотра. Я сам принесу извинения за глупца графине, потому как боюсь, что, начав извиняться, он наделает еще хуже. А как сделать, чтоб и муж получил доступ в Аничков дворец, подумаем. Не хочется лишать вечеров такой красоты, как у Натальи Николаевны…
Нессельроде тоже не желал скандала, и ему нравилась госпожа Пушкина, приятно любоваться столь совершенным лицом и фигурой. Вот ведь досталась этакому баламуту! Удивительно, но ведь и влюблена в этого баламута тоже, смотрит ему в рот, слушает все, что скажет… Но провинциальный налет у госпожи Пушкиной есть, никуда не денешь, даже не московский, а совсем провинциальный, только и мастерица плясать, а вот беседу изящную вести не умеет, все больше молчит. Может, потому поэт и боится отпускать одну? Или опасается внимания государя к своей супруге? Тоже может быть…
Глава III отделения Александр Христофорович Бенкендорф вовсе не жалел Пушкина, беспокойный поэт порядком ему надоел, но государю нравилась Наталья Николаевна, а потому действительно нужно что-то придумать, чтобы Пушкин имел право посещать придворные балы. То, что поэт якобы служил у того же Нессельроде в Коллегии иностранных дел, появляясь лишь изредка, не давало ему права бывать в Аничковом дворце.
Скандал с графиней удалось замять, не нашумев сильно. А с Пушкиным поступили просто: 30 декабря государь подписал бумаги, и Александр Сергеевич Пушкин стал камер-юнкером двора.
При дворе изначально было 12 камергеров и столько же камер-юнкеров. Император Николай I увеличил число камер-юнкеров до 36, но становились таковыми в куда более молодом возрасте, практически в юности. Камергером же стать сложно, да ведь и камер-юнкер соответствовал тайному советнику. Какой из Пушкина тайный советник, если он ушел в отставку в 1824 году с пометкой бывшего императора Александра I, что недостоин наград и званий. А с чего быть достойным, коли службу нести не желал, все больше стишки пописывал, за которые званий и наград не дают.
Камергерский ключ (отличительный знак камергера – ключ на голубой ленте) Бенкендорф однажды Пушкину предлагал. Вернее, не то чтобы предлагал, а давал понять в беседе, что может выхлопотать, но после определенных обязательств. Поэт, сообразив, какого рода будут эти обязательства, сделал вид, что предложения не понял. Бенкендорф настаивать не стал.
И вот теперь требовалось дать Пушкину какое-то звание (они перестали быть чинами, как в прошлом веке), но сделать его сразу камергером было уж слишком. При разговоре на эту тему император поморщился:
– Довольно и того, что по пять тысяч в год ни за что получает. Пусть заслужит сначала. Коли заслужит, как вон Карамзин или тот же Вяземский, дам и камергера и поболее…
Сам осчастливленный поэт узнал о своем звании на балу у графа Орлова.
Жуковский увидел, как белеет лицо друга, и осторожно поинтересовался у Виельгорского:
– Что это он?
– Узнал, что пожалован в камер-юнкеры вместе с Ремером, который семью годами моложе…
Пушкин не просто скрипел зубами, у него побелели скулы, это означало, что сейчас что-то произойдет. Переглянувшись, приятели потащили упиравшегося Пушкина в кабинет хозяина. Никакие уговоры не помогали, Пушкин был вне себя, рвался во дворец наговорить грубостей самому царю.
– Да чего ты так злишься? Ну пусть себе Ремер камер-юнкером ходит, тебе-то что с того?
Перевести все в шутливый тон Жуковскому не удалось, а вот пригрозить, что выльет взбесившемуся поэту стакан воды на голову, пришлось. Успокоили не скоро и большим трудом. Убедить, что никто над ним не насмехается и унижать не собирался, Жуковскому тоже удалось не сразу.
– Ты пойми, государь просто хотел тебя отличить, и ничего более. Теперь ты можешь появляться на придворных балах, а с тобой и женка твоя.
– Вот зачем царю мое камер-юнкерство надобно: чтоб моя женка на балах с ним плясала!
– Ты говори, да не заговаривайся! Давно ли сам буянил, когда графиня Нессельроде Наташу во дворец увезла, мол, моя жена не будет ездить туда, где я не бываю? Вот и бывай, теперь тебе ничто не мешает.
Попробовал Жуковский внушить и другое:
– Александр, ты подумай, ну может ли государь тебе камергера сразу дать, ежели ты всего-навсего титулярный советник? Не может. Побудешь немного камер-юнкером, и сделают тебя камергером.
Убедили. Передавая чуть успокоившегося мужа Наталье Николаевне, Жуковский объяснял:
– Держите его до самого дома крепко, чтобы не побежал вместо благодарности государю гадости говорить. Он может…
– Почему?
– А его камер-юнкером пожаловали. Теперь при дворе бывать сможет.
Жена была в восторге, что тоже привело Пушкина в негодование. Но супругу он простил, считая, что та просто ничего не смыслит, для нее главное, что из-за пожалования мужа можно ездить на придворные балы не по особому приглашению или вместе с кем-то, как было с графиней Нессельроде, а всякий раз.
Что взбесило Пушкина в таком звании, не все поняли. Было немало добивавшихся такой милости, мечтавших о ней. Конечно, Пушкину тридцать четыре, а в камер-юнкеры обычно жалуют в молодом возрасте, главе семьи с двумя детьми не пристало ходить в полосатом камер-юнкерском мундире. Это было особенно тяжело самолюбивому Пушкину, стремившемуся во всем быть первым.