Между тем под действием выпитого на пустой желудок шампанского пополам с бренди, да еще в уютном тепле камина я совершенно разомлел. У меня слегка кружилась голова, я все кивал и улыбался графине, не перестававшей щебетать:
– Мой муж был очень, очень культурный человек, поверь мне. Он собирал книги, знаешь ли. А еще он собирал картины, марки, пробки от пивных бутылок и вообще разные такие культурные вещи. Перед самой смертью он принялся собирать бюсты Наполеона. Ты бы очень удивился, если бы узнал, сколько же понаделали бюстов этого ужасного маленького корсиканца! Мой муж успел собрать их пятьсот восемьдесят два! «Анри, – сказала я ему. – Анри, хватит! Или ты перестанешь собирать бюсты Наполеона, или я тебя брошу и уеду на остров Святой Елены!» Боже! Это была только шутка. Только шутка! И знаешь, что он мне ответил? Он сказал, что подумывает провести отпуск на Святой Елене… со всей своей коллекцией бюстов! Боже мой, какая одержимость! С ней можно только родиться! Я понимаю, стремиться к культуре можно и даже нужно, но нельзя же быть таким одержимым ею!
Тут Деметриос-Мустафа появился вновь, наполнил нам бокалы и сказал:
– Еда будет готова через пять минут.
– Мой милый, он был, можно сказать, маниакальным коллекционером. Я трепетала, когда видела этот фанатичный блеск в его глазах. Как-то на ярмарке он увидел зерноуборочный комбайн, и как же заблестели его глаза в этот момент! Но я заступила ему дорогу. «Анри, – сказала я, – Анри, мы не станем коллекционировать зерноуборочные комбайны! Если уж ты не можешь без этого обойтись, так почему бы не собирать что-нибудь стоящее… Драгоценные камни или меха, например…» По-твоему, я обошлась с ним слишком сурово? А что мне было делать, милый? Если бы я позволила себе хоть минутную слабость, он бы мне весь дом превратил в гараж сельхозтехники!
Деметриос-Мустафа вернулся вновь.
– Еда готова, – сказал он. Не переставая щебетать, графиня повела меня за руку по выложенному плиткой коридору, а затем вниз по скрипучей деревянной лестнице, в подвал, где находилась кухня. На нашей вилле кухня тоже была большая, но по сравнению с кухней графини она казалась просто крошкой. Эта кухня была облицована камнем, а в одном из углов на горящих древесных угольях булькала, облизываемая языками пламени, целая армада котлов. По стенам была развешена масса самых разнообразных кастрюль, чайников, сковородок, кофейников, огромных подносов и половников. Все это сверкало, отражая розово-красные языки пламени, мерцая и мигая словно жуки-скакуны. Посредине располагался двенадцатифутовый обеденный стол из прекрасного отполированного орехового дерева. На нем стояли приборы на две персоны с белоснежными салфетками и лежали до блеска начищенные ножи. В центре стола высились два гигантских серебряных канделябра, и над каждым вздымался целый лес зажженных свечей. Такое сочетание кухни и столовой показалось мне довольно-таки странным. Воздух был жарко натоплен и напоен таким букетом самых изысканных ароматов, что они почти заглушали букет ароматов, исходивших от графини.
– Надеюсь, ты не будешь против, если мы отобедаем на кухне? – спросила графиня таким тоном, будто обед в столь скромной обстановке заключал в себе нечто унизительное.
Я сказал, что обедать лучше всего именно в кухне, особенно зимой: в кухне ведь теплее.
– Совершенно справедливо, – сказала графиня, усаживаясь в кресло, которое подал ей Деметриос-Мустафа. – Видишь ли, если мы едим наверху, этот старый турок вечно ворчит, что ему далеко ходить.
– Не далеко ходить, – сказал Деметриос-Мустафа, наливая нам в стаканы бледного золотисто-зеленого вина, – а много таскать! Не ела бы столько, было бы еще куда ни шло.
– Ну, хватит жаловаться, подавай-ка лучше на стол, – жалобным тоном сказала графиня, аккуратно завязывая салфетку под подбородком, украшенным ямочкой.
Шампанское пополам с бренди разморило меня окончательно, к тому же я почувствовал зверский голод. Я с тревогой оглядел огромное количество ложек, ножей и вилок, обрамлявших мою тарелку, ибо не был уверен, с какой из них начинать. Я помнил наставление мамы – начинай с той вилки или ложки, что с краю, но мне было по-прежнему неловко. Я решил подождать и посмотреть, в какой последовательности будет применять вилки и ложки сама графиня, и последовать ее примеру. Решение оказалось не слишком мудрым: я вскоре обнаружил, что графиня пользуется всяким и каждым ножом, вилкой и ложкой, не обделяя вниманием ни один прибор, и вскоре я так запутался, что начал поступать так же.
Первым блюдом, которое Деметриос-Мустафа водрузил на стол, был роскошный прозрачный суп, подернутый маленькими золотыми блестками жира; по поверхности плавали крохотные, размером с ноготь, гренки, словно хрустящие плотики по янтарному морю. Суп был необычайно вкусен, и графиня попросила добавки, похрустывая гренками с таким звуком, будто кто-то ступал по сухой, подмерзшей листве. Деметриос-Мустафа налил нам бледного мускусного вина и поставил перед нами большое блюдо мелких жареных золотисто-коричневых рыбешек. Засим последовало большое блюдо нарезанных ломтиками желто-зеленых лимонов и соусница, до краев наполненная неизвестным мне экзотическим соусом. Графиня взяла целую тарелку рыбешек, обильно полила их соусом и щедро побрызгала лимонным соком и рыбешек, и стол, и себя. Она взглянула на меня – лицо ее стало темно-розовым, а на лбу, словно бусины, выступили капельки пота. Ее достойный уважения аппетит, однако, ничуть не укоротил ей язык – она, как и прежде, не уставала щебетать:
– Разве тебе не нравятся эти рыбешечки? По-моему, они просто восхитительны! Жаль, конечно, что им суждено было погибнуть в столь юном возрасте и оказаться на нашем обеденном столе, но что поделать – мне так приятно есть их целиком, не думая при этом о костях! Такое облегчение! А то знаешь, моему мужу Анри однажды взбрело в голову коллекционировать скелеты. Милый мой! Дом стал выглядеть как самый настоящий морг, и запах стоял, хоть убегай! «Анри, – сказала я, – остановись! У тебя какая-то нездоровая страсть к смерти! Ты должен показаться психиатру».
Деметриос-Мустафа убрал со стола опустевшие тарелки, налил нам красного, словно кровь из сердца дракона, вина, а затем поставил перед нами блюдо, на котором лежали бекасы – их головы были переплетены так, будто они готовились проколоть друг друга своими длинными клювами, а пустые птичьи глазницы смотрели на нас с осуждением. Они были поджаристыми и сочными, и рядом с каждым лежал квадратный хрустящий хлебец. Бекасы возлежали в окружении тонких ломтиков подрумяненной картошки, похожих на осенние листья, бледных зеленоватых стеблей спаржи и зеленого горошка.
– Никак не пойму этих вегетарианцев, – сказала графиня, старательно колошматя вилкой по бекасиному черепу, желая раскроить его, чтобы добраться до мозга. – Поверишь ли? Мой Анри раз пытался стать вегетарианцем. Я не могла этого вынести! «Анри, – сказала я, – прекрати! У нас в погребе столько еды, что хватит прокормить целую армию, не могу же я съесть все это в одиночку!» Представь себе, милый, буквально накануне я заказала две дюжины зайцев! «Анри, – сказала я, – ты должен выбросить эту глупость из головы».