В эту секунду Насте словно кто на легкие нажал. Горло перехватило. Настя закашлялась, вывалилась в коридор, движением прогоняя неприятное предчувствие беды.
Точно – ядовитая веревка. И где они ее взяли?
Обычно Вовка проводил время в пятом корпусе. Там работали «старички». Сестра Стаса Тома, Макс Первый и Макс Двенадцатый (звали их так потому, что в прошлом году один работал на первом отряде, второй на двенадцатом), толстая добродушная Ирка Поседина. Все они ездили в лагерь не первый год, и Толмачев предпочитал коротать вечера у них. Пил чай, слушал, как Макс Первый играет на гитаре. Туда же часто сбегал Полкило. Там же появлялся его брат Сережка Ермишкин, высокий, улыбчивый парень, проводящий дни в радиорубке.
Попытки вожатых старших отрядов заманить Вовку к себе успехом не заканчивались. Хотя Насте очень нравилось сидеть с Толмачевым. Он рассказывал истории, шутил, перекидывался остротами с Женькой. После такого вечера наутро Настя чувствовала и себя причастной к великому братству «старичков», где можно чаще видеться с Вовкой, где можно добиться его расположения.
В этот раз старший вожатый пришел к ним сам. Была полночь. В коридорах только-только затихла «вечерняя» жизнь. Настя вернулась из палаты девчонок, где за стремительные полчаса они успели обсудить все новости и в который раз услышать извечную истину, что разным мальчикам нравятся разные девочки. Потом посидели в тишине, слушая, как через три стенки Женька негромко играет мальчишкам на гитаре.
Настя вошла в свою комнату, где жила вместе с вожатой второго отряда Наткой Цветаевой, включила свет и чуть не вскрикнула от испуга. За окном, положив локти на подоконник, стоял Вовка. Он усмехнулся такой милой, такой родной улыбкой и вдруг сказал невозможное:
– А я иду мимо, вижу – свет горит. Дай, думаю, зайду.
В его словах все было удивительно. И то, что он шел мимо. И то, что нашел окно ее комнаты. А если учесть, что свет Настя включила после того, как Вовка вообще что-либо сообразил, то он какое-то время стоял, ждал ее. Ждал ее!
– Чаем угостишь?
Вовка слегка заикался, от этого его вопрос прозвучал немного заискивающе.
– Конечно! – заторопилась Настя, бросаясь к окну, словно собиралась помочь здоровому Вовке влезть в комнату.
– Дверь открой, – напомнил вожатый, исчезая в шуршащих кустах.
Корпус на ночь закрывали. Конечно, это не спасало от ночных вылазок детей, но видимость защиты создавало – чужие не появлялись.
Толмачев скрылся в темноте, а Настя еще немного постояла, тяжело облокотившись на руки. Узкая асфальтированная дорожка под окном упиралась в клумбу, на которой буйным цветом разрослись кусты магнолии. Они развернули ладошки листиков в сторону Насти, словно осуждали ее за потревоженный сон. Пахло сухой землей и чем-то неуловимо-сладким, как всегда бывает летом в переломный момент – от дневного тепла к ночной прохладе. Над темным кустом слабо подрагивали неверные звезды. И тут словно далекий гром заставил дрогнуть воздух, дико, дьявольски гукнуло. После такого шума ожидаешь криков, волнительных вопросов. Но над лагерем стояла тишина, только слышно было, как за углом Толмачев осторожно трогает ручку двери корпуса.
Непонятные волнения и страх заставили Настю опомниться. Она провела рукой по волосам, соображая, не стоит ли переодеться, но заторопилась. Старший вожатый мог передумать и уйти.
Вовка бесшумно прошел в дверь, подождал, пока Настя снова запрет корпус, и двинулся следом за ней по коридору к вожатской. В темноте они столкнулись с Женькой. Толмачев поздоровался так, словно каждый вечер заглядывает на огонек.
Настя суетилась, устраивая кипятильник в стакане с водой, доставая скромные запасы печенья и вафель. Женька с Вовкой негромко обсуждали лагерные дела, завтрашний родительский день, погоду.
Непосредственней всех на появление старшего вожатого отреагировала Натка Цветаева. Угомонив своих архаровцев, она вошла в комнату и с порога спросила:
– Вовка? А ты здесь что забыл?
Толмачев на мгновение задумался, словно и сам не знал ответа на этот вопрос.
– У вас, говорят, чай вкусный, – ответил он несуразное, заставив Натку потупить глаза.
Разговор постоянно прерывался. Женька с Вовкой что-то вспоминали, довольно жмурились и улыбались. Наташка с напарником, слишком взрослым для их компании, а поэтому всегда по имени-отчеству, Николаем Сергеевичем, все больше отмалчивались. Когда пауза особенно затянулась, из заоконной темноты выступила фигура. От неожиданности Настя опять решила, что ей мерещится. Быстро нарисованный портрет брутального демонического красавца оказался почти верным. За окном стоял Стас. Он растягивал губы в улыбке сытого кота и довольно жмурился.
– Там по нему девушки скучают, – промурлыкал он, устраивая локти на подоконнике, – а он вот где спрятался.
Вовка в ответ тоже улыбнулся, словно прямо сейчас совершался мировой переворот и заговорщики обменивались условными знаками.
Стас лениво оглядел собравшихся и вдруг в упор посмотрел на Настю.
– Хорошо выглядишь, – все так же томно протянул он. – Как думаешь, будет дождь?
– Не хотелось бы, – буркнула опешившая Настя. До недавних пор Стас ее вообще не замечал. – Можно сразу после праздника, – поспешила она исправиться, словно от ее слова здесь что-то зависело. – А до этого не стоит.
– Как скажешь, – бросил загадочную фразу Стас и исчез в темноте.
Вовка сидел, задумчиво вертя в руках хлебную соломку.
– И правда, поздно, – внезапно выдал он. – Завтра увидимся.
Как перед этим Попугайчик, он наградил Настю внимательным взглядом, попрощался со всеми и ушел.
В наступившей тишине было слышно, как он идет по коридору, как поворачивает к входной двери, как скрипит ключ в замке, как мягко посвистывают петли.
За окном с удвоенной силой взялись за свое дело кузнечики, за углом произнесли несколько неразборчивых слов. И снова вдалеке ухнуло, как бы предупреждая о грядущем дожде. Ветер пронесся по кустам магнолии, заставив их возмущенно зашелестеть, и провалился под землю, рождая мысли о чертовщине и дьяволе. Притихшие кузнечики неровно вступили в повтор своей партии с третьего такта.
– Он что, в тебя влюбился? – обнародовала общий рескрипт Наташка, когда мальчишки ушли в свою комнату и можно было обсудить странное нашествие.
Настя недовольно мотнула головой. Как Вовка может влюбиться? И с чего? Половину смены не замечал, а теперь увидел? Этого не может быть!
Подобные мысли витали в ее голове всю ночь и все пасмурное утро. Она пыталась их заесть кашей на завтрак, но они назойливо возвращали ее к воспоминаниям о вчерашнем дне. Девчонки с их глупым гаданием, вонючая веревка, ночное чаепитие.
Суматоха с приездом родителей и ярмаркой немного развеяла Настю. Но теперь к этим мыслям примешивалось странное предчувствие грядущей беды. Самым тяжелым было осознание того, что из этого есть выход. Настя это чувствовала, но пока не могла понять, что надо сделать. А еще она начала ловить на себе взгляды. На нее стали смотреть. Или это у нее уже развивается паранойя?