Все это перемежалось блюдами с менее значительной снедью: апельсиновыми и лимонными цукатами, сладкой кукурузой, тонкими овсяными лепешками с алмазными крупинками морской соли, кисло-сладкой фруктовой приправой и соленьями самого разного цвета, запаха и вкуса, призванными раздразнить и ублажить вкусовые сосочки.
Это была вершина кулинарного искусства; сотни диковинных кореньев и семян отдали свои чистые соки, овощи и фрукты пожертвовали кожурой и мякотью, чтобы птица и рыба могли купаться в изысканно пахнущих подливках и маринадах. Желудок трепетал перед таким изобилием съедобных красок и запахов, казалось, вам предстоит вкушать великолепный сад, многоцветные гобелены, и клеточки легких наполнятся волнами благоуханий до такой степени, что вы будете одурманены и обездвижены, подобно жуку в гуще розовых лепестков.
Вместе с псами я несколько раз прокрадывался на цыпочках в столовую, чтобы полюбоваться аппетитной картиной; мы стояли, пока рот не переполнялся слюной, после чего нехотя удалялись. Мы не могли дождаться начала вечеринки.
Пароход, на котором плыл Джиджи, запаздывал, и наш друг прибыл утром своего дня рождения. На нем было восхитительное одеяние переливчатого синего цвета; голову венчал ослепительно белый тюрбан. Джиджи тяжело опирался на трость, но этим и ограничивались последствия несчастного случая, и он был все так же полон энтузиазма. Когда мы показали ему все, что приготовили, он неожиданно для нас разрыдался.
— Подумать только, — всхлипывал он, — мне, сыну простого мусорщика, такой почет.
— Ну что вы, пустяки, — возразила мама, несколько встревоженная его реакцией. — Мы часто устраиваем маленькие вечеринки.
Поскольку наша гостиная сочетала приметы древне-римского пиршества и главной выставки цветов Великобритании, мамины слова позволяли заключить, что мы постоянно устраивали приемы, которым могла бы позавидовать династия Тюдоров.
— Чепуха, Джиджи! — сказал Ларри. — С каких это пор ты стал неприкасаемым! Твой отец был юристом.
— Ну и что, — ответил Джиджи, вытирая слезы. — Принадлежи мой отец к другой касте, и я был бы неприкасаемым. Твоя незадача в том, что ты лишен драматической жилки. Представляешь, какую поэму я мог бы написать-«Неприкасаемый пир».
— Что такое «неприкасаемый»? — обратилась Марго к Лесли громким шепотом.
— Это болезнь, вроде проказы, — серьезно ответил тот.
— Боже мой! — воскликнула Марго. — Надеюсь, он точно знает, что не болен проказой. Откуда ему известно, что его отец не заразный?
— Марго, милая, — мягко произнесла мама, — можно тебя попросить, чтобы ты пошла и помешала чечевицу?
Во время роскошного завтрака на веранде Джиджи развлекал нас рассказами о своем путешествии в Иран и пел Марго персидские любовные песни с таким жаром, что псы дружно ему подвывали.
— О, ты должен спеть какую-нибудь из этих песенок сегодня вечером, — радостно заявила Марго. — Прошу тебя, Джиджи. Все будут что-нибудь исполнять.
— Что ты подразумеваешь, милая Марго? — спросил заинтригованный Джиджи.
— Мы впервые это задумали, будет что-то вроде кабаре, — объяснила Марго. — Каждый должен что-то изобразить. Лена исполнит оперную арию, что-нибудь из «Розового кавалера»… Теодор и Кралевский покажут один из фокусов Гудини… словом, все участвуют… и ты должен спеть персидскую песенку.
— А почему бы мне не выступить с чем-нибудь таким, что ближе моей родной Индии? — осенило Джиджи. — Я могу показать лвитацию.
— Нет-нет, — решительно вмешалась мама. — Я хочу, чтобы вечер прошел удачно. Никаких лвитаций.
— А правда, что-нибудь типично индийское, — поддержала Марго нашего гостя. — Знаю-изобрази заклинателя змей!
— Вот-вот, — подхватил Ларри. — Простой типичный неприкасаемый индийский заклинатель змей.
— Боже мой! — воскликнул Джиджи с сияющими глазами. — Чудесная мысль! Так и сделаю.
Желая быть полезным, я заявил, что могу одолжить Джиджи полную корзину маленьких безобидных веретениц, и он был очень доволен, что сможет заклинать настоящих змей. После чего мы разошлись, чтобы отдохнуть и подготовиться к великому событию.
В небе пролегли зеленые, розовые, дымчатые полосы, и совы уже свистели среди темных олив, когда начали прибывать гости. В числе первых была Лена с томом оперной партитуры под мышкой и в роскошном вечернем платье из оранжевого шелка, хотя она знала, что речь идет о вечеринке, а не о торжественном приеме.
— Дорогие мои, — произнесла она вибрирующим сопрано, сверкая черными глазами, — сегодня я в голосе. Чувствую, что не посрамлю творение мастера. Нет-нет, только не анисовки, она может подействовать на голосовые связки. Чуть-чуть шампанского и бренди, больше ничего. Я чувствую, как мое горло вибрирует, вы понимаете?.. Словно арфа.
— Как чудесно, — лицемерно отозвалась мама. — Я уверена, что мы будем в восторге.
— У нее восхитительный голос, мама, — сказала Марго. — Это меццо-тинто.
— Сопрано, — сухо поправила Лена. Теодор и Кралевский явились вместе, неся веревку, цепи и несколько висячих замков.
— Надеюсь, — сказал Теодор, покачиваясь на каблуках, — надеюсь, наш… э… маленький… словом… наш маленький иллюзионный номер пройдет удачно. Правда, мы еще ни разу его не исполняли.
— Я исполнял, — важно произнес Кралевский. — Меня учил сам Гудини. Он даже похвалил меня за ловкость. «Ричард, — сказал он, ведь мы с ним были на „ты“, — Ричард, я в жизни не видел такой ловкости рук, если не считать самого себя».
— В самом деле? — сказала мама. — Ну, я уверена, что успех будет полным.
Капитан Крич прибыл в помятом цилиндре. Лицо его успело приобрести малиновый оттенок, седой пушок на голове и подбородке, казалось, готов был улететь от малейшего дуновения ветра. Его пошатывало сильнее обычного, и сломанная челюсть выглядела особенно кривой. Было очевидно, что он уже где-то основательно хлебнул. Глядя, как он вваливается в дверь, мама напряглась и изобразила улыбку.
— Ей-богу, нынче вы великолепно выглядите! — объявил капитан, покачиваясь и с вожделением потирая руки. — Видать, за последнее время малость в весе прибавили, а?
— Не думаю, — сухо ответила мама.
Капитан смерил ее критическим взглядом.
— Во всяком случае, турнюр сегодня попышнее обычного, — заметил он.
— Я попросила бы вас, капитан, воздержаться от замечаний, задевающих личность, — холодно отозвалась мама.
Но капитану море было по колено.
— Меня это вовсе не пугает, — доверительно продолжал он. — Люблю женщин, у которых есть за что подержаться. Худая женщина в постели-совсем не то, все равно что ехать верхом без седла.
— Меня нисколько не интересуют ваши вкусы в постели или вне ее, — резко сказала мама.